Дарья Плещеева - Береговая стража

— Она и за две недели до брюхатости узнает! — развеселилась Малаша. — Вредная старуха, ой, вредная!

Федька взяла из-под платка записку и спрятала на груди — как если бы шнурованье оправляла.

— Вот, гляди, — Малаша, достала, показала Федьке маленькие сережки с рубинами и тут же завернула их в лоскуток. — Мне к лицу?

— По-моему, не очень, а где ты их взяла? — спросила Федька.

— Тс-с-с… — Малаша опять перешла на шепот. — Мне Платова дала…

— За какие труды?

Федька забеспокоилась — не дай бог, Анюта пытается через глупенькую Малашу подобраться к Саньке, чтобы устроить его встречу со своим откупщиком. А этого делать нельзя, пока всем не станет ясна его невиновность, ведь подозрительный откупщик может сдать фигуранта с рук на руки полицейским сыщикам.

— Ох, матушка, что было!.. Она меня с собой на Итальянскую улицу возила…

— Ну и что?

— Мы там прогуливались, прогуливались, у меня руки-ноги замерзли.

— С ума вы обе сбрели?

— Нет, а ей надо было одну девицу увидать. Феденька, ты знаешь, что ее толстопузый хрыч другую высмотрел и сватается? Ну так она хотела докопаться — кто такова, хороша ли… Феденька, она — знаешь, как Психею рисуют? Ей, я чай, и шестнадцати нет… Плохи Анюткины дела.

— Да уж, — согласилась Федька. — И что она? Ревела?

— Нет, одно твердила: свадьбе не бывать!

— Да что она может?

Малаша пожала изящными плечиками.

— Мы и завтра туда поедем, — сказала она. — Только Платова в мою старую шубку переоденется. Она хочет с горничной из того дома знакомство свести, а я чтобы ей помогала.

— Есть ли где театр без интриг? — безнадежно спросила Федька.

— Она эту свадьбу расстроит, — уверенно заявила Малаша. — Я отродясь ее в такой злости не видывала.

— Меньше бы ты в ее дела совалась.

— Так ведь платит. А мне приданое собирать надо, — призналась Малаша. — Может, если будет приданое, то и Бес на меня иначе глядеть станет? Он-то отчего к Макаровой подкатывался? Оттого, что у нее деньги есть. А ей уже тридцать. Ей-богу, тридцать, мне швея Тихонова сказывала, она шила Наташке платье нимфы, еще когда в Москве замирение с турками праздновали! Помнишь, всех туда повезли танцевать, а мы, маленькие, в школе остались? Ведь и тебя возили!

— Да… — припоминая, сказала Федька. — Мне то ли одиннадцать лет было, то ли уже двенадцать, я амурчика танцевала. А только ты с Анюткой поосторожнее. Мало ли какой вздор она в голову посадит — и тебя впутает.

— А что она может сделать? Разве что к родительнице той невесты прийти и брюхатость показать? — догадалась Малаша.

— Ох, и взбеленится же ее старый хрыч! — Федька невольно рассмеялась.

До репетиции было еще время, она побежала в зал и там, в полном одиночестве, развернула крошечную записку.

«Любезный друг! — так начиналось послание. Федька подпрыгнула и закружилась. Она была счастлива безмерно. Я нахожусь в надежном месте, под покровительством человека, который может мне помочь, — прочитала она далее. — Мне обещано содействие. Как только будет возможно, я вернусь. Друг твой А.»

— Друг твой… — вслух произнесла Федька. — Друг твой…

Она еще раз прочитала записку, подивившись, какой, оказывается, у Саньки четкий и выработанный почерк. И задумалась — выходит, теперь уже незачем сидеть голой перед живописцем?

Федька привыкла жить самостоятельно и, как все танцовщицы, знала, что милость покровителей ненадежна. Из Санькиного послания она поняла, что дело тут таинственное — и впрямь, кому нужен молодой фигурант, чтобы ни с того ни с сего начать его вызволять из неприятностей? Хотя «человеком» Санька мог из соображений секретности назвать и даму. Поняв это, Федька словно с небес наземь шлепнулась. Но, с другой стороны, Санька еще слишком переживал смерть Глафиры, чтобы вдруг оказаться в чьей-то постели.

Решив, что покровитель покровителем, а заработанные ею деньги могут пригодиться, Федька спрятала записочку на груди и вернулась в уборную.

Спектакля в тот вечер не давали, а репетировали.

Вечером Федька неторопливо вышла из театра. Шапошников обещал, что ее не станут преследовать, и было любопытно, сдержит ли он слово. Она пошла через площадь, направилась к Харламову мосту, причем спрямила путь — сперва переулками, потом вдоль Екатерининской канавы. Места были в этот час безлюдные, время от времени она останавливалась и прислушивалась. Снег не скрипел, никто не шел следом. Похоже, Шапошников сдержал слово.

Идти было радостно — и легкая метелица веселила душу, и на груди лежала записка, первая в жизни Санькина записка. «Любезный друг!..»

Федька взяла извозчика, съездила на свою квартиру за чистым бельем и поехала к живописцу. Она хотела поблагодарить его и подробно доложить о визите в огурцовскую лавку, но он отсутствовал. Пришлось лечь спать. Но на сон грядущий она послала-таки Саньке тайный мистический знак — наиграла на клавикордах ту заветную мелодию. И на душе сделалось светло — как от предвкушения праздника…

Глава двенадцатая

Утром Санька завтракал в обществе Келлера.

— У тебя озабоченный вид, сударь. Здоров ли ты?

— Здоров, — отвечал Санька, — но обо мне в театре сильно беспокоится одна особа. И я хочу дать ей знать о себе.

— Пиши записку, — велел Келлер, — наш человек отнесет и передаст в собственные руки.

Тут-то Санька и растерялся. Он был известный грамотей — делал в каждом слове по две-три ошибки, а запятые не признавал вовсе. Впрочем, в береговой страже он почитался за человека образованного — как-никак, весь «Письмовник» прочитал и «Сказки» Аблесимова. Перо в руки он брал очень редко — а если бы не младший братец, ради которого дома держали чернильницы с перьями, то и не вспомнил бы, когда в последний раз вывел пару строчек.

К счастью, Санька вспомнил, что никогда не писал Федьке записочек, а, значит, она не знает его почерка. То есть самому маяться не обязательно.

Он продиктовал Келлеру послание такого смысла: я-де безопасен, нахожусь в надежном месте и сыскался покровитель, который поможет привести дело к благополучному исходу.

— Кому передать? — спросил Келлер, изложив слова так, как полагается человеку вежливому.

Санька задумался. Если напрямую Федьке — посланец, вернувшись, донесет, что у румянцевской приятельницы на роже черти горох молотили. А было же с ней условлено, что посредницей станет Малаша, та хоть прехорошенькая…

— Фигурантке Маланье Тихоновой. И спросить ее потихоньку, как там, в театре, что обо мне говорят…

— Будет исполнено.