Мэри Стюарт - Лунные пряхи

Но тут я себя одернула. Я не могла так оставить это дело. Я все равно Должна была попытаться найти его… Но кажется, задача моя могла упроститься, поскольку имелись и другие следы… Второй, не столь глубокий, но вполне четкий, затем еще один, расплывчатый, и еще… потом они терялись на сухой, твердой земле.

Я остановилась и огляделась — вокруг меня простиралась затвердевшая на солнце земля и раскаленные камни, где терялись даже мириады крошечных раздвоенных отпечатков копыт. Жара стояла невыносимая — и ни малейшего ветерка, чтобы ее смягчить.

Я вдруг осознала, что порядком перегрелась и очень хочу пить. Вернувшись в тень, я опустила сумку на землю и склонилась, чтобы напиться…

На сыром участке земли, под кустом, прямо у меня перед глазами красовался четвертый, очень отчетливый след. Но он находился в стороне от тропинки. Здесь Марк сошел с нее и двинулся вдоль дна оврага сквозь заросли деревьев у воды. Он шел не к яхте, а держал путь наверх, к пастушьей хижине.

Я перекинула сумку через плечо и, нагнувшись, стала продираться по его следам сквозь заросли камнеломки.

Если бы я подыскивала надежное укрытие, здесь у меня определенно был бы богатый выбор. Узенькую полоску утрамбованной земли, петлявшую под деревьями, едва ли можно было назвать тропинкой; по-видимому, никто крупнее крыс ею не пользовался, если не считать попадавшихся время от времени нечетких отпечатков ног в этих самых веревочных сандалиях. Деревья здесь были высокие с тонкими стволами и легкими как перышки листиками: осины, белые тополя и еще какие-то, незнакомые мне, с круглыми, тонкими и похожими на вафли листьями, сквозь которые пробивался солнечный свет, делая их зеленовато-прозрачными. Между стволами деревьев буйно разросся кустарник — к счастью, в основном представленный жимолостью и диким ломоносом. Продираясь сквозь него, я с радостью отмечала разнообразные признаки того, что Марк тоже прошел этим путем. Хваля себя за наблюдательность, я переживала мгновения торжества. Настоящий следопыт, прямо Робинзон Крузо в юбке. В конце концов я оказалась не такой уж тупицей. И Марку придется признать это… Но стоило мне вернуться к действительности, как настроение резко упало и, сникнув, я вновь погрузилась в мрачное уныние. Но продолжала упрямо брести вперед.

Идти в гору становилось все труднее. Никаких примет и никаких следов больше не было видно. На дне оврага не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка, а тень была совсем легкой и пропускала значительное количество солнечного света. Наконец я остановилась, чтобы еще раз напиться, однако вместо этого с внезапной решимостью отвернулась от воды, уселась на сухой участок поваленного ствола и раскрыла свою сумку.

Мне было жарко, я устала и чувствовала себя совершенно подавленной. В конце концов, убеждала я себя, от того, что я сделаю здесь привал, никому не будет хуже. Если известие, которое я несу, настолько лишило меня сил и выбило из колеи, лучше всего попытаться привести себя в норму.

Я откупорила бутылку сухого «Царя Миноса» и, благословляя в душе Франсис, настоявшую, чтобы я захватила его с собой, отпила большой глоток. После этого я почувствовала себя настолько лучше, что, дабы засвидетельствовать свое почтение божествам, покровительствующим этому месту, пролила несколько капель вина на землю, а затем энергично принялась за завтрак, испытывая даже некое подобие аппетита.

Помимо вина Франсис отдала мне также по меньшей мере две трети щедрого пайка, приготовленного Тони. С помощью «Царя Миноса» я проглотила пару свежих пирожков с жареной бараниной, несколько маслин, а затем довольно безвкусное яблоко. Апельсин, на который я и смотреть не могла, закинула обратно в сумку.

От легкого дуновения ветерка верхушки деревьев надо мной всколыхнулись, разбрызгивая по воде яркие солнечные блики, а по камням скользнули тени. Две бабочки, утолявшие жажду у самой кромки воды, поплыли прочь, точно коричневые листья, а щегол, взмахнув блестящими крыльями, устремился ввысь мимо меня, в заросли кустарника на выступавшем участке скалы.

Я лениво проводила его взглядом. И тут заметила еще одно легкое движение, будто что-то светлое шевельнулось среди груды валунов под выступом скалы. Затем я разглядела, что наверху, под зарослями жимолости, лежит ягненок или взрослая овца. Должно быть, ветер взъерошил шерсть животного, на мгновение сделав его видимым среди валунов.

Я наблюдала, вся обратившись во внимание. Снова повеял легкий ветерок, пробежал по шерсти и взъерошил ее, так что на миг она неярко блеснула в лучах солнца, словно пух, пронесшийся вдоль камня.

Значит, я ошибалась. Отпечаток ноги принадлежал не Марку. Где-то здесь поблизости паслись овцы, и вместе с ними, несомненно, находился пастух.

Я принялась поспешно запихивать обратно в сумку остатки завтрака, пребывая в еще большей растерянности, чем прежде; наконец я пришла к выводу, что лучше всего мне вернуться к первоначальному, пусть не слишком отработанному плану и отправляться к кипарисовой роще.

Я осторожно поднялась на ноги и замерла, прислушиваясь.

Никаких звуков, не считая журчания воды, еле слышного шуршания листьев на ветру и пронзительного щебетания щеглов где-то вне поля моего зрения…

Я уже повернула обратно, вниз по течению, намереваясь отыскать место, где смогу без труда выбраться из оврага, когда в голову мне вдруг пришла мысль, что овца эта все то время, пока я ела, оставалась удивительно неподвижной и вела себя чересчур тихо. Я оглянулась назад. Она лежала на противоположном берегу ручья, чуть повыше того места, где я стояла, под выступом. Возможно, подумала я, она поскользнулась, свалилась сверху и разбилась насмерть, а пастух этого не заметил; но если она всего лишь угодила в ловушку или запуталась в колючках, мне понадобится всего несколько минут, чтобы освободить ее. В конце концов, что мне стоит сходить туда и посмотреть?

Перепрыгнув через ручей, я стала взбираться наверх, к валунам.

Овца определенно сдохла, причем довольно давно. И шкурой ее теперь был укрыт мальчик, который лежал, свернувшись клубочком под кустом, устроившись среди валунов, и крепко спал. На нем были потертые синие джинсы и грязная синяя рубашка, а овечья шкура была перекинута через одно плечо, как ее обычно носят греческие пастухи, и удерживалась на месте с помощью обтрепанной тесемки. По его-то следам я и шла — Марк тут оказался ни при чем. Грязь на веревочных сандалиях мальчика едва успела высохнуть.

Звуки моих шагов не потревожили его — так крепко он спал. Муха уселась к нему на щеку и поползла к глазу — он даже не шелохнулся. Дыхание его было глубоким и ровным. Проще всего было бы потихоньку уйти и не будить его.