Валерия Вербинина - Ее любили все

– Потому что Виктория останется здесь, потому что она будет волноваться, а я буду волноваться, думая о ней, – объяснил Кирилл.

– Какие же вы все ничтожества! – взорвалась Лиза. – Ищете какие угодно предлоги, чтобы ничего не делать!

– Я не желаю, чтобы меня подстрелили, – холодно сказал бизнесмен. – Хотите геройствовать? Сами и идите!

– Надо разделиться, – подал голос Лев.

– То есть? – повернулся к нему Макс.

– Один пойдет лесом и зайдет стрелку в тыл, – объяснил Подгорный. – А другой тем временем двинется по дороге. Желательно не по прямой, которая выходит на шоссе и дальше к станции, а какой-нибудь малоизвестной.

– Отлично, – одобрил Макс. – Вперед, Лева!

– А кто будет готовить еду оставшимся в доме? – невинно осведомился Подгорный.

– Значит, – несмело сказала Илона Альбертовна, – это будут… ну, допустим, Дмитрий и Макс.

– Я вообще предлагаю отправить в дорогу тех, кого не жалко, – тотчас же подал голос Дмитрий. – Как насчет великого сыщика?

Кирилл ухмыльнулся.

– Что-то мне подсказывает, – шепнул он Виктории, – что никуда капитан не пойдет. Не такой он дурак.

– Но план идти вдвоем, чтобы один человек зашел стрелку в тыл, а другой двигался к станции, кажется мне разумным, – гнула свое Илона Альбертовна.

– А если стрелок там не один? – внезапно спросила Виктория. – Что, если их там несколько?

Все притихли и только молча озирались друг на друга.

– Признайтесь честно: вы просто не хотите никуда идти, – с горечью проговорила Лиза.

– Ну почему? – отозвался Макс. – Просто мы здравомыслящие люди…

– Просто нам есть что терять, – оборвал его Лев. – И мы не хотим подохнуть, уж извините.

– В конце концов, – добавил Кирилл, – если мы задержимся здесь на пару дней, кто-нибудь из близких станет волноваться и либо даст знать ментам, либо сам сюда подъедет.

– Так среди нас есть один мент! – воскликнул Макс. – Конечно, его начальство знает, где он! И если его долго не будет, они пришлют сюда людей узнать, в чем дело.

– Лев, как у нас с едой? – спросила Виктория.

– На пару дней точно хватит, – подумав, ответил их повар. – Но придется опустошить все банки.

Надя приподнялась на локте и всмотрелась в окно.

– Что это она делает? – пробормотала Надя.

– Кто? – спросил Макс и обернулся.

…Маша вытащила из дома еще одну охапку картин и бросила их на снег. Оказалось, что сдирать со стен творения покойной Евгении Адриановой было ох как непросто, настолько прочно они были приделаны. У некоторых картин оказались поломаны рамы, другие были покорежены и помяты.

– Вот, – сказала Маша злобно, кривя губы, – больше вы не будете меня доставать!

Она топнула ногой и достала из кармана зажигалку.

– Ты чем это занимаешься? – спросил Олег Кошкин, как по волшебству материализовавшийся позади.

– А тебе-то что? – огрызнулась Маша, щелкая зажигалкой. Налетел холодный ветер, и пламя потухло.

– Прекрати, – миролюбиво попросил Кошкин. Вроде бы миролюбиво, однако в глубине его зрачков что-то полыхнуло.

– Че лезешь, а? – напустилась на него девушка. – Ну че ты лезешь? Объяснение тебе нужно, да? Пожалуйста! Мне надоело это дерьмо, которым увешан весь дом! Посмотришь на картины эти – и жить не хочется! Вот я и решила от них избавиться. – Она снова щелкнула зажигалкой, но безуспешно.

– Ты в своем уме? – спросил капитан, изо всех сил стараясь сохранять спокойствие.

– А че? – Маша вошла в раж. – Здесь все мое! Дом мой! И картины мои! Че хочу, то и буду делать! – Она поглядела на груду, лежавшую на снегу. – Блин, надо их бензином полить, не то гореть не будут. – Маша обернулась к Максу, который в костюме, без шапки, без дубленки выскочил из дома. – Эй! Бензин есть?

– Что? – пролепетал Макс, совершенно растерявшись.

– Да хочу сжечь на фиг всю эту хрень, – равнодушно ответила Маша, показывая на картины.

Вслед за Максом из дома показались и другие. Олег видел, как в окне кухни мелькнуло лицо Натальи Алексеевны – и тотчас же пропало.

– Вы что творите? – прошептала Лиза, переводя взгляд с изувеченных картин на торжествующее лицо девицы с пирсингом в носу.

– А че? – удивилась Маша. – Вам-то какое дело? Вы же все равно терпеть ее не могли! И ваще, это мои картины теперь! Папуля мне все завещал! – И она насмешливо показала Адриановым кончик языка.

– Знаете, милочка, – подала голос Илона Альбертовна, и был этот голос неожиданно тверд, как алмаз, – когда я гляжу на вас, то понимаю, что такое кондовое быдло. Густопсовое быдло, как выражался мой покойный муж. Да!

– Чего? – взвизгнула Маша. – Да ты чего на меня тянешь? Старая…!

– Не забывайся, красавица, не забывайся, – сказал Филипп и, нагнувшись, поднял со снега одну из картин – ту самую, с горящими деревьями, которые в отчаянии тянули к зрителю свои ветви-руки.

– А ну положь! – крикнула Маша, наступая на него. – Это мое, понял? И я это спалю, хоть бы вы все тут раком стали! А хочешь взять себе – плати! Плати, понял? И задешево я вам ничего не отдам!

Все это походило на дурной сон, на кошмар, который никак не хочет кончиться; и Виктория, которая стояла тут же, держась за руку Кирилла, невольно подумала, что, наверное, во все времена все было именно так, и точно так же вандалы грабили Рим, и приверженцы Савонаролы сжигали картины и статуи великих мастеров. Маша хотела добавить еще что-то – без сомнения, насмешливое, оскорбительное и злое, но тут вмешался Макс и с размаху, по-мужски грубо, кулаком ударил ее по лицу.

Маша как-то судорожно всхлипнула и, покачнувшись, упала в снег. И в это самое мгновение все кончилось. Кончилась самоуверенная девица, которая нагло заявляла о своем праве сжечь все, что ей не нравится; кончились и хамство, и наглость, и претензии на то, что ей почему-то должно быть позволено больше, чем остальным. Осталась затравленная девушка, почти подросток, которая испуганными огромными глазами смотрела на гостей, полукругом стоявших возле нее; и на ее лице был написан неприкрытый страх.

– Сука, – сказал Кирилл и не добавил ничего.

Дмитрий одобрительно кивнул и подкрутил ус. Странно, но именно в это мгновение люди, которые только что спорили до хрипоты и обвиняли друг друга в малодушии, почувствовали себя объединенными, сплоченными. Потому что все они были разными, и взгляды на жизнь у них были разные, и к покойной художнице они относились по-разному, но все считали, что картины уничтожать нельзя. Даже если они тебе не нравятся, даже если их написал человек, который тебе не симпатичен, все равно – кощунственно так обходиться с чужим трудом.

По ступеням в заснеженный сад метнулась полная женская фигура. Маша приподнялась на локте и сплюнула кровь. По ее щекам потекли слезы.