Город ночных контрабасов - Виктор Гавура
‒ Я тебя люблю, ‒ сказал Андрей, никогда она не была так мила, как в этот миг.
‒ И я тебя. Больше жизни… ‒ голосом тихим, как вздох, прошептала Наташа, сотрясаясь сдавленными рыданьями.
Раздался нарастающий гул приближающегося реактивного самолета, переходящий в раскатистый, ни на что не похожий, страшный рев и что-то с оглушительным грохотом лопнуло над головой. Все вокруг начало ходить ходуном от взрывов авиабомб. Сколько их было? Ни счесть! За время своей затянувшейся жизни, Андрею приходилось знавать страх, как и всем, но такого ужаса он не испытывал никогда. Наташа уже не плакала, а только дрожала неуемной дрожью. Он пытался ее успокоить, но вместо слов, только икал.
Как долго это продолжалось, и когда кончилось, неизвестно. Было тихо и от этой тишины сердце сжималось больше, чем от взрывов. В погребе темно, а часы они впопыхах не взяли, и теперь не знали, уже утро, то ли продолжается ночь. Сверху не доносилось ни звука, их окружала тишина. Андрей прислушивался к этой жуткой тишине с таким напряжением, что казалось, услыхал бы, как растет трава. Но ничего, кроме мерного гудения контрабаса, не услышал. Поднялось кровяное давление, потому и пульсирует в голове контрабас. От избытка адреналина, он дрожал всем телом, как голый на морозе. Кроме этого, ничего не происходило.
Тянулось изматывающее ожидание, они ждали, неизвестно чего. Вернее, они ожидали, когда все начнется сначала, но было тихо. Обоняние у Андрея обострилось настолько, что он уловил запах сырого суконного одеяла, в которое всегда куталась Наташа, а теперь в темноте, сколько они его не искали, отыскать не смогли. Он заставил себя подняться по лестнице, и приподнял крышку люка. Через выбитое окно ярко светило солнце, как ни в чем не бывало, на яблоне за окном громко чирикали воробьи.
Выбравшись из погреба, Андрей огляделся. В кухне все было на месте, как если бы ничего не случилось, за исключением выбитого окна, и он глупо удивился этому, как будто ожидал увидеть, что все знакомые вещи, волшебным образом вдруг исчезли неизвестно куда. Он стал уговаривать Наташу подняться наверх. В ответ, она начала плакать. Из по-детски отчаянных всхлипов, он разобрал: «Мы так хорошо здесь жили…» Ему показалось, что это сказал ребенок, так тонко звучал ее голос. Успокаивать ее не было сил, даже спуститься в погреб и просто ее обнять, он не мог. Не мог и всё!
Наташа уже молчала, а в ушах неотступно звучал ее голос, звонкий, как хрусталь. Он решил, что никогда больше не полезет в эту черную яму, разевающую пасть для нового жильца. Уж лучше принять смерть на земле, а не по своей воле лезть в могилу. Но полезть в погреб пришлось уже через час, и так десятки раз, днем и ночью, много дней подряд.
С потолка на проводе свисал, оторвавшийся плафон. Под ногами хрустело битое стекло, и все вокруг казалось хрупким и беззащитным потому, что все было под угрозой уничтожения. Мельком увидев себя в зеркале, Андрей удивился, как сильно постарел. Кто это такой? И, что он здесь делает? Он, ‒ это, в смысле, я. Лицо в зеркале казалось ему чужим. «А может, я сознательно избегал зеркала? ‒ подумалось ему. ‒ Интересно, почему?»
Андрей плохо представлял, как выглядит и впервые за этот месяц разглядел себя как следует. Он исхудал, щеки ввалились, седые волосы неопрятными лохмами свисают на уши, а небритый подбородок ежится белой щетиной. Электричества нет с начала войны, а кроме электробритвы, другой, нет. Подумаешь, бритва, глаза-то, горят, как в молодости, и та же сила во взгляде. Если умыться холодной водой и причесаться, буду, как новенький. Да и ногти надо бы подстричь, когда-нибудь…
Его возраст не предвещал долгой жизни, но он, как и прежде, чувствовал себя молодым. Наверно потому, что слишком долго учился: институт, аспирантура и докторантура по инфекционным болезням. А начинал практическим врачом инфекционистом. Отец был жив, когда защитил кандидатскую диссертацию, а мать, когда избрали профессором. Тоже врачи, как они мною гордились. Редко их навещал, все время что-то мешало, по сути, сам себе не принадлежал, постоянные командировки: то на переподготовку, то на вспышки инфекций, исколесил Украину, работал в Таджикистане.
Интерес к исследовательской работе возник, казалось бы, из ничего, в научном кружке в институте. Как любая истинная страсть, научные исследования захватили меня целиком. Выдержав все испытания и устояв против разочарований, я пронес эту страсть по жизни. Да она и была моей жизнью. Кафедра, лекции и семинары, лаборатория, симпозиумы и конференции, научные дискуссии и полночные споры с однодумцами до хрипоты, ночные бдения за микроскопом и компьютером до утра. Если мне и удалось сделать что-то по-настоящему нужное, то это потому, что работал день и ночь, был требователен, в первую очередь, к себе.
В поисках новых подходов в борьбе с инфекциями, осваивал смежные специальности: прошел специализацию по вирусологии, микробиологии, эпидемиологии. Кем это надо быть изначально, чтобы столько учиться?.. На приобретение основательных медицинских знаний надо затратить ни много, ни мало, а целую жизнь. Да и они быстро устаревают, если их не обновлять, постоянно работая над собой. Поднялся по всем ступеням иерархии высшей школы: от ассистента, доцента и профессора, до заведующего кафедрой микробиологии и эпидемиологии института усовершенствования врачей. Зачем? Социальная лестница для того и существует, чтобы по ней карабкаться. Чем я лучше других.
В начале девяностых, увлекшись борьбой с эпидемией дифтерии на Украине, стоял на пороге открытия. Не получилось, надоело побираться: выпрашивать каждую пробирку, каждый реактив. Не завершив начатое, вернулся в практическую медицину и, засучив рукава, как главный инфекционист и эпидемиолог Управления здравоохранения, в 1995 руководил ликвидацией эпидемии дифтерии в Черниговской области. В результате массовой иммунизации полумиллиона взрослого населения, заболеваемость дифтерией в области снизилась в 6 раз, а летальность – в 3 раза. Сухие цифры, а за ними здоровье и жизни людей. Не знал ни праздников, ни выходных и от этого, казалось, что жизнь коротка, что только начинаю жить.
Если в молодости меня рвали в клочья противоречия, бывало скучно, а энергии, с избытком, то уйдя в науку, мой внутренний мир преобразился, и я обрел душевное спокойствие. На первом месте у меня стояла наука, затем семья, и далее, соответственно ранговым местам: друзья, коллеги, врачи-курсанты, любознательные, такие разные. Казалось бы, тривиальная сублимация[1] либидо[2], но я был удовлетворен этой сублимацией, и испытывал
