Дмитрий Вересов - У Терека два берега…

– За что ж спасибо-то? – улыбнулась та.

– За вашу жизнь, да продлит Аллах ваши годы…

Азиз бережно подвел бабушку к белому микроавтобусу с эмблемой ОБСЕ, усадил на переднем сиденье, сам сел рядом. Автобус тронулся, сопровождаемый эскортом из нескольких военных и милицейских машин.

Незаметно подошел дядя Магомед, тронул за плечо.

– Пора и нам…

– Интересная старушка Мария Беноева, непростая, – заметил он на обратном пути. – Из самой Америки прилетела, с гуманитарной миссией. Ее сын Салман – знаменитый хирург, золотые руки. Своя клиника в Сан-Франциско, денег много. И внучок, Азиз, толковый, говорят, парнишка, тоже на врача учится… Пойдешь за такого?

Айсет вспыхнула, но все же сдержала себя.

– Как прикажешь, дядя Магомед…

Дядя расхохотался.

– Молодец, правильно отвечаешь… Да ладно, пошутил я, не пара он тебе, одно название, что чеченец, а так – надутый янки, испорченный, гнилой. Ну ничего, скоро мы и до них доберемся… А как тебе школа, понравилась, да?

– Очень… Знаешь, дядя, это здорово, что ты здесь школы строишь…

– Да… Так вот, ночью эту школу взорвут. Очередная провокация ФСБ. Как всегда, все спишут на партизан, начнутся аресты, зачистки… Ты к утру успеешь написать об этом заметку?

На сей раз Айсет не сдержалась.

– Нет! Я не стану писать! – хрипло выкрикнула она, и тут же опомнилась, сжалась от страха, ожидая вспышки дядиного гнева.

Но Магомед Бароев только рассмеялся.

– Нет – и не надо… Отдыхай пока…

Дома, когда Айсет уже забралась в кровать, дверь ее комнаты неслышно открылась, и она услышала тихие, осторожные шаги.

– Кто?!.. – встрепенулась Айсет.

– Это я, госпожа, Эльза… Не спишь? Сказать хочу. Когда ты с хозяин уехал, Зелимхан приходил, и с ним какой-то русский. В твоя комната приходил, ящик твой включал. Долго сидел. Писал что-то…

– Спасибо, Эльза… Иди.

Новость не на шутку встревожила Айсет. В компьютере были ее неотправленные письма к Софи-Катрин, в редакцию Си-би-эн, кое-какие заметки для себя. И несколько файлов с собранными ею сведениями о деятельности Магомеда Бароева.

Глава 14

Молоденький солдат, с открытым ртом, без кепи,

Всей головой ушел в зеленый звон весны.

Он крепко спит. Над ним белеет тучка в небе.

Как дождь струится свет. Черты его бледны.

Леша Просолька не успел повоевать, но зато успел привыкнуть к фронтовому пайку. Призвали его в самом конце сорок третьего, аккурат под Новый год. Выглядел он еще совсем подростком. Был он маленького роста, но еще продолжал расти, причем первой росла шея. Она тянулась вверх из серого войлочного воротника шинели, чтобы несоразмерно большая голова могла лучше понять этот необъяснимо-загадочный мир.

– Не наедаешься, живоглот! – бросал ему обидные слова Мотя Трофимов, уже дважды раненный, понюхавший пороху боец.

Лучше бы он бросил Леше сухарик. Ведь сам Мотя ел размеренно, с ленцой. Едва успевал ополовинить свою пайку, когда Просолька уже облизывал холодную ложку. Только однажды Леша почувствовал себя сытым. По привычке пошкрябал по дну котелка и быстро успокоился. Так жить было можно, а вот воевать… Просолька вытягивал шею и с тревогой вслушивался в артиллерийскую канонаду.

Но его полк погрузили в брезентовые кузова «студебеккеров» и повезли в сторону, противоположную фронту, а потом и вовсе на юг.

– В Иран везут, – авторитетно сказал Мотя Трофимов и добавил мечтательно: – «Никогда я не был на Босфоре, ты меня не спрашивай о нем. Я в твоих глазах увидел море, полыхающее, как огнем…»

Леша знал эти стихи Есенина, поэтому хотел исправить Мотину отсебятину, но посмотрел на его задумчивый и все-таки жестковатый профиль и передумал. Он стал думать об Иране. Сначала ему представились дворцы с полумесяцами на маковках и высоченные минареты, дрожащие от завывания мулл. Но постепенно воображение увело его в персидские чайханы, где пахло горячими лепешками и шербетом, и в сады, где ветки деревьев сгибались к земле под тяжестью фиников и персиков. Теперь их полк опять перевели на тыловой паек, поэтому Леша Просолька постоянно думал о еде.

Он думал о еде даже тогда, когда командир полка зачитывал приказ. Леша смотрел то на бритый затылок стоявшего в первой шеренге Моти Трофимова, то на дрожащие щеки кричащего командира, а сам прикидывал, может ли их полк, получивший такое важное правительственное задание, рассчитывать на дополнительное пищевое довольствие.

– …Перешедшие на сторону врага… Предательский нож в спину страны Советов… Пользуясь моментом, когда все силы брошены на фашистских оккупантов… Выселение врагов народа… Семьи врагов народа… Если враг не сдается, его уничтожают… Задавить, как тифозную вошь…

Да, судя по эмоциональной речи командира полка, солдатам светил приличный паек. Просолька повеселел и жил с верой в грядущую хорошую кормежку целых два дня, пока их везли в горы, пока они шли по узкой горной тропинке. Леша так устал на этой чертовой тропе, как никогда в своей восемнадцатилетней жизни еще не уставал. Он даже попробовал упасть, чтобы полежать хоть несколько секунд, пока Трофимов сделает еще пару шагов. Но тот с такой злобой пнул Лешу сапогом, что Просолька вскочил, причем не от боли, а от испуга и еще потому, что почувствовал и Мотин голод, и Мотину усталость.

Им дали немного отдохнуть. На привале, пока Леша лежал, ощущая головокружение и крутящуюся воронку в животе, солдаты разговаривали вполголоса, отшучивались от голода и холодного ветра.

– Они потому и названы карачаевцами, – говорил Мотя, – что до них только на карачках доползешь. Но ничего! Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Назад мы этих врагов народа самих на карачках погоним.

Леша плохо запомнил эту военную операцию в карачаевском горном ауле. Он так устал, так кружилась его голова. Перед глазами мелькали перекошенные страхом и непониманием чужие лица, кричали женщины, дети, животные. Леша стоял, а они куда-то бежали, падали, просительно заглядывали ему в лицо, что-то совали ему за пазуху. И ни одного слова по-русски, даже плакали и кричали они на непонятном, птичьем языке.

Уже в машине Леша обнаружил под шинелью небольшую, круглую лепешку. Он понял, что принял взятку от врагов народа, потому очень испугался, никому ничего не сказал и ел, незаметно отщипывая маленькие кусочки, которые отправлял в рот, как бы почесывая нос или слипающиеся глаза. Последним он съел, видно, подгоревший бочок, потому что во рту стало очень горько.

В середине февраля на тех же самых «студебеккерах» полк привезли в Чечню. Высадились они среди долины, с трех сторон окруженной лесистыми горами. В отдалении виднелись хозяйственные постройки за забором. Им пояснили, что это знаменитый конезавод имени Буденного, где выращивают лошадей «одноименной маршалу породы». Вокруг конезавода по склонам расположены аулы народа-предателя. Солдат поселили в двух пустых бараках-близнецах.