Наталия Орбенина - Ледяная дева

Но Гликерия понимала, что вовсе не испорченная скатерть удручает дядюшку, а подпорченная репутация учебного заведения, которое он возглавлял уже много лет.

Горшечников и впрямь заболел. На новой съемной квартире, куда он поспешно перебрался, он сидел взаперти, как зверь в клетке. И куда пойдешь, если люди на улице разве что только пальцем не показывают на него. Смеются в спину, а некоторые так прямо в глаза. Убежала, стало быть, ваша драгоценная жена? От хороших мужей жены-то не бегут! Ходил, ходил, выхаживал, поди, лет десять, женился, и вот — результат! Это ли не посмешище всему городу!

А что еще обидней, так это то, что и близкие друзья носа не кажут. Стыдно им небось с таким идиотом знаться! Как бы из гимназии не выставили вон, вот будет делов-то! Что же тогда делать-то? Неужто стреляться?

О!!!

От подобных мыслей у Горшечникова слезы катились градом. Но слезы слезами, а жить то как-то дальше надобно. Из гимназии от директора прислали сердитую записку. Пришлось выходить на уроки. Бедный Мелентий, когда явился в первый день в класс, то чуть не провалился сквозь землю от испепеляющих и любопытствующих взглядов коллег и учениц. Он желал бы стать невидимым, плоским, прозрачным, только бы его не рассматривали и не обсуждали.

Однако время шло, и постепенно жалкий образ брошенного мужа перестал волновать окружающих. Мелентий вздохнул с облегчением и принялся думать, как ему жить дальше. Для начала надо решить — страдать или не страдать? Полагать, что это и к лучшему, или лелеять свою обиду и баюкать нерастраченное чувство. Чувство? Какое чувство? Он и сам не мог объяснить, что он испытывал к беглянке. Страстной любви между ними никогда не было. Он долго ухаживал за ней. Мечтал, придумывал, а на самом-то деле между ними не было и искры подлинных чувств. Так, приятельство, приязнь. Но все же как обидно, как обидно! Как все пошло, некрасиво! Вот если бы она ему призналась, что любит другого, то он тогда… что тогда? Да бог его знает, что тогда делать! Опять, что ли, стреляться с разлучником? Экая глупость!

А теперь что прикажете делать? Ни муж, ни жених. Если жены теперь нет, как жениться снова? Ведь надобен развод. А ведь это опять полосканье грязного белья на людях. И кто же его после этого на порог пустит, где приличные девушки живут. Вернее, одна приличная девушка. Директор теперь на него волком смотрит. Опозорили они с Софьей учреждение. И директора тоже опозорили, ведь он был приглашен посаженым отцом. Гликерия его теперь стороной обходит. Что ж, может, тогда и впрямь искать мимолетного утешения там, где законные узы Гименея совсем не требуются?

Только он успел подумать эдаким образом, как через некоторое время появилась Калерия Вешнякова. Она явилась под вечер, тайно, с черного хода, под густой вуалью.

— Друг мой, я долго думала о вас, но все не решалась нарушить ваше уединение. Ваши чувства оскорблены, вы одиноки, вы покинуты. Так не должно быть, кто-то должен протянуть вам руку помощи в дни величайших невзгод! — произнесла она трагическим голосом и широким жестом откинула вуаль. — Вот вам моя рука, рука преданного друга!

Но Горшечникову, истомившемуся от отсутствия любви и ласки, нужна была не только рука мадам Вешняковой. Все прочие прелести тоже сгодятся. Он подхватил ее на руки и понес на диван.

С того дня жизнь злополучного Горшечникова обрела иные краски. Помимо черных и серых, появились оттенки цвета фуксии, сиреневые и лиловые — любимые тона новой пассии. Калерия обставляла свои визиты страшной таинственностью, это будоражило обоих и подливало масло в огонь обоюдной страсти. Тяжелое напряжение последнего времени покинуло Мелентия естественным образом. Он почти успокоился и даже немного поправился. Во всяком случае, из его взора исчезла затравленность и забитость жизненными невзгодами. Гликерия Зенцова, встречая прежнего воздыхателя на улице, учтиво и любезно с ним разговаривала, но не предпринимала попыток к продолжению прежнего близкого приятельства, убоявшись дядиного гнева. Теперь в ее ухажерах ходил почтовый чиновник, завалящий женишок, с Мелентием не сравнишь, да что поделаешь, коли иных нету?

Калерия и Гликерия, как и раньше, заглядывали друг к другу на чашку чая. Только теперь эти беседы прежних подруг стали совсем, совсем другими. О Софье и Горшечникове не говорили ни слова, хотя язык просто чесался. Перебирали всякие пустяки, но не касались самого интересного, животрепещущего. Калерия всячески делала вид, что это ее совершенно не интересует, и когда Гликерия ловко подходила к предмету общих раздумий, собеседница также ловко уходила прочь, заводя разговор об иных материях. При этом весь вид Калерии Климовны говорил о величайшем довольстве, чрезвычайной радости и полноте жизни. Ее движения стали медленными и плавными, она разве что только не мурлыкала от удовольствия. Гликерия сразу поняла, что вечная соперница Вешнякова таки добилась своего, покорила Горшечникова, воспользовалась его несчастьем и слабостью. Гликерию распирали досада и любопытство. Она бог знает что отдала бы только за то, чтобы подглядеть в замочную скважину и убедиться в справедливости своих подозрений.

А Горшечников между тем принялся навещать Матрену Филимоновну. Да, его оскорбили в доме Алтуховой, да его там не любили и даже, как он справедливо подозревал, презирали. Но несмотря на все эти неприятные обстоятельства, он неизменно ходил в этот дом, даже теперь, когда Софьи там не было. Он приходил и со вздохами и нытьем принимался пить чай с плюшками или есть горячие блины со сметаной, которые сердобольная нянька ставила перед его носом. Зачем он приходил, он и сам не знал. Так ему казалось легче переносить побег и измену жены. Матрена мало говорила с незваным гостем, иногда только поддакивала или качала головой. Ходит, и чего ходит? Одно слово, убогий!

Однажды, едва его скромное жилище покинула увядающая богиня любви Калерия Вешнякова, как снова послышался стук в дверь. Горшечников чрезвычайно удивился, так как в последнее время поток его визитеров почти иссяк. Он еще больше удивился, когда узрел на пороге совершенно незнакомого господина средних лет, высокого, элегантного, с бородой и довольно красивыми пышными усами.

— Господин Горшечников, я полагаю? — осведомился посетитель и внимательно оглядел комнату.

Горшечникову сделалось не по себе.

— Да, я Горшечников. С кем имею честь разговаривать?

— Э… э… я Прудкин. Евдоким Михайлович Прудкин, из Петербурга.

— Вот как, — протянул Горшечников, не понимая, что надобно от него незнакомому Прудкину.

— Дозволите присесть?