Брошенная - Шкатула Лариса Олеговна
— Но как водится, в чужих руках всегда что-то больше… — продолжал рассказывать Иван. — Мужчины мне завидовали. Такая женщина! Темпераментная, яркая. Она выгодно отличалась от большинства офицерских жен и потому казалась друзьям-офицерам женщиной необычайных дарований. Тот же, кто пережил с ней минуты страсти, преувеличивал впечатление от них. Так возник миф о том, что жена Нестеренко в постели не иначе нимфа. В просторечье — нимфоманка. Но зато какая! Новая Клеопатра, за ночь с которой не жалко заплатить хотя бы и очередной звездочкой на погонах. Тесть-адмирал пытался своими средствами сохранить семью. Но уходил один, появлялся другой. На всех не хватало ни времени, ни сил…
Иван горько усмехнулся:
— Стоило Марии появиться в каком-нибудь собрании, как возле нее начинали толпиться мужики и жадно пожирать ее глазами. Они думали, что она — это яркий огонь костра, а Маша была всего лишь призрачным болотным огоньком, возле которого никому не бывает тепло, который если куда и ведет, то только в болото, в трясину…
— В твоем рассказе это выглядит жутко, но завлекательно, — пошутила Марина, но сбить его с этого яростного настроя не смогла. Иван, что называется, завелся.
— Я сам гнался за этим огоньком. И провалился в болото. Меня стало засасывать в трясину.
— Говоришь, ее огонь тепла не давал? А мне ты показался серьезно обгоревшим, — заметила она.
— Если меня что и сжигало, то лишь собственный стыд. Ты почувствовала, что я буксую в своем рассказе? Это потому, что даже сейчас, по прошествии пяти лет, я не могу поверить, что такое могло случиться со мной…
— Прости, — прошептала Марина, — я не подумала, что воспоминания твои еще настолько свежи.
— Ничего, ты права, мне надо выговориться, иначе я так никогда и не избавлюсь от своих кошмаров… В общем, у меня был друг. Дмитрий Кузьмин. Мой лучший друг. Из настоящих мужчин. Ни до, ни после такого не было. Я до сих пор без него тоскую… В один прекрасный момент очередной раз, когда Маша скучала, она решила обратить внимание на Димку… Говоря высоким штилем, на мой последний оплот…
Он судорожно сглотнул, а Марина торопливо заметила:
— А у нас стереотип сложился, будто настоящий мужчина непременно должен устоять перед чарами женщины. Наверное, твоя жена была все же очень красива.
— Пожалуй, классической красавицей ее назвать было нельзя, но что она, безусловно, умела, так это заглянуть в душу мужчины. Медленно этак поднимет ресницы, посмотрит пристально… Одним взглядом такое блаженство пообещает, черту душу отдашь, чтобы побыть с ней хоть одну ночь…
Странно, что Марина, слушая рассказ Ивана, не чувствовала ни ревности, ни зависти к той далекой красавице Маше, сводившей с ума мужчин. Даже в глубине души жалела ее. И почему-то подумала, что однажды эта женщина, устав от себя самой, выпьет флакон таблеток и заснет навсегда.
— Наверное, когда Маша охладевала к мужчине, ей и самой становилось холодно, — вслух проговорила она.
Иван медленно кивнул:
— Ты будто подсмотрела. Маша часто сидела в кресле и куталась в длинную пуховую шаль. Мерзла даже в жару…
Он внимательно посмотрел на Марину.
— Что ты на меня все время так пристально смотришь? Ищешь скрытые пороки? — улыбнулась она.
— Мне кажется, у тебя их не может быть.
— Ну вот, приплыли! — сказала Марина. — Все наши беды от того, что мы себе жизнь придумываем, вместо того чтобы смиряться с ее несовершенством. Конечно, пороки у меня есть. Как и у всех. Как и у тебя. Ты всегда недоговариваешь то, что вначале хотел сказать.
— Разве я не рассказал тебе обо всем?
— Ты не рассказал о своем друге Дмитрии Кузьмине. Что случилось с ним?
Иван повел плечами, словно его стесняла легкая футболка.
— Почему ты думаешь, что с ним что-то случилось? — тихо пробормотал он.
— Чувствую.
— Да… Георгий Васильевич прав: с Меньшовыми — так ведь он сказал? — надо держать ухо востро.
Он подшучивал над ней, словно давал себе передышку перед прыжком в бездну.
— Ты говорил, будто Машу нельзя было назвать классической красавицей. А что в ее внешности, так сказать, выбивалось из идеала?
— Губы. У нее были тонкие влажные губы… Странно, я только потом стал замечать, что они живут будто сами по себе. Хочет сказать какую-нибудь гадость, губы словно сворачиваются и еще больше утончаются. Наметила себе очередную жертву, засекла — губы разворачиваются, приоткрываются, значит, она уже готова заглатывать…
Марине стало не по себе, таким осязаемо гадким предстал перед ней образ его бывшей жены.
— …Словом, в один прекрасный момент Мария открыла рот на моего лучшего друга Диму. В один прекрасный момент друг перестал приходить к нам в гости и вообще попадаться мне на глаза. Казалось бы, насторожись. Но нет. Незадолго до того мои ребятишки на учениях его солдатиков обошли, вот я и решил, что Димка на меня дуется. Не мне же первому было на примирение идти. Я вовсе не чувствовал себя виноватым. Не было в моей победе ни руки тестя, ни подсуживания — все по-честному. Подумал я: хочешь злиться, злись, на злых воду возят…
Иван подобрал с земли сухой прутик и теперь, рассказывая, машинально обламывал его на мелкие кусочки. Наконец у него в руках ничего не осталось, и он невольно огляделся вокруг в поисках чего-нибудь подходящего.
Марина воспользовалась паузой в рассказе и предложила:
— Давай посидим на бревне?
Бревно на пляж выбросило штормом, но сразу его не убрали, а потом отдыхающие присмотрели его для себя в качестве сиденья. На нем сидели, возле него назначали встречи.
На бревно складывали одежду, а дети играли, покачиваясь на его более тонком конце.
Они сели на бревно, и теперь Иван отламывал от него кусочки коры, как будто это действие помогало ему не терять нить рассказа.
— В тот роковой день я был на дежурстве и дома появиться никак не мог. Теоретически. Но надо же было такому случиться, что начальнику штаба понадобилось обоснование моей докладной записки, которую я подал накануне. На основании ее он писал донесение в штаб округа. Мои заметки оказались дома, и мне дали машину, чтобы я мигом обернулся туда и обратно. Понятное дело, я не стал звонить, открыл дверь своим ключом и…
Он будто задохнулся. Нервно сглотнул, и Марина почувствовала, как в момент закаменели его мышцы. Может, надо как-то отвлечь его? Но Иван в ответ на движение лишь больно сжал ее пальцы:
— Потерпи, осталось совсем немного.
Потерпи. Он думает, что ей это трудно. Да она вся словно превратилась в слух, сопереживая каждому слову.
— Я схватил Димку в чем мать родила, вытащил на балкон и сбросил вниз. А ее — Машка кинулась на меня как тигрица — оттолкнул. Наверное, слишком сильно, потому что она ударилась о стену и потеряла сознание… Комедия, да и только. Жена бросилась на защиту не мужа, а любовника!.. Странно, со мной был пистолет, заряженный боевыми патронами, но в тот момент я не вспомнил о нем… Взял тетрадь с записями, сел в машину и уехал.
— А на каком этаже вы жили? — тихо спросила Марина.
— На третьем.
Взошла луна. Будто на небе его заботливый хозяин повесил мощный фонарь, чтобы людям, которые в этот час не спят, стало уютнее при свете.
Марина никогда прежде об этом не задумывалась, а теперь вдруг ее осенило, почему влюбленные так охотно гуляют под луной или сидят и молчат. У луны — свет откровения. Появись сейчас солнце, и сразу сникнет их разговор. Солнечный свет убивает откровенность.
Она задумалась и вздрогнула от неожиданности, когда Иван опять начал говорить — его голос был хриплым и каким-то дребезжащим.
— Самое страшное — и это я осознал потом — Димка ведь не сопротивлялся, когда я потащил его к балкону. А он был физически силен, занимался спортом. Разве что поуже меня в кости. Но тогда он, словно тряпичная кукла, позволял делать с собой все, что мне хотелось. Я бил лежачего, понимаешь?! Если бы только бил… — Иван мрачно усмехнулся. — Меня арестовали прямо на дежурстве. Совершенно не помню, что я делал, как двигался, о чем говорил. Я даже, кажется, не думал… У Марии оказалось сотрясение мозга, а у Дмитрия — сломан позвоночник… — Он застонал. — Из-за твари, которая не стоила его мизинца!.. Я был готов искупить вину полной мерой. Как бы ни оправдывали меня оскорбленным достоинством или состоянием аффекта, оправдания самому себе я не находил… А Димка молчал. Никто не услышал ни слова обвинения в адрес человека, который сделал его инвалидом… Я готовился провести несколько лет в зоне среди бандитов и убийц — это было бы справедливым наказанием, — но судьба приготовила мне куда более страшное испытание. На третий день ко мне в камеру пришел тесть…
