Валерий Жмак - Крестовый марьяж

Генерал набил табаком изящную трубку и долго раскуривал её. Затем закончил разговор фразой:

— Ну а коли не вызовут или не сочтут возможным поверить… При всем человеческом уважении к тому, что ты пережил — помочь не смогу… Тут как на мизере: сыграл в ноль — пуля закрыта, насовали взяток — гора выше всех…

В родном гарнизоне его сразу узнавали, заключали в объятия и подолгу трясли руку. Поздравляя, каждый пытался расспросить, разузнать подробности столь неординарного спасения удачливого пилота. Но молчаливый Берестов, едва улыбнувшись, отвечал на приветствия, извинялся и продолжал свой путь, опираясь на трость и не оборачиваясь…

Первое, что сделал Владислав, вернувшись в военный городок после полугодового отсутствия — обошел семьи членов своего экипажа. Тяжкий долг, рассказать женам о последних минутах жизни их супругов, лежал на плечах непосильным бременем. Но, по-другому было нельзя… Прихрамывая, медленно он поднимался по ступеням пятиэтажек и, подойдя к очередной знакомой двери, каждый раз долго стоял, не решаясь нажать на кнопку звонка…

Оставшиеся, после катастрофы, жить в военном городке женщины, выглядели постаревшими. Некоторых Берестов, едва узнавал…

Встречали по-разному… Кто-то с плачем обнимал, искренне радуясь, что хоть один из них остался жив. Кто-то молча, с каменным лицом, будто осуждая за это, неохотно посторонясь — дозволял войти…

Он вспоминал лица, и глаза вдов… Долгое время они пребывали в неведении о причинах катастрофы, довольствуясь лишь скупыми версиями и давними заключениями наскоро поработавшей комиссии. Почти все задавали вопросы и с горькими слезами внимали рассказу о случившемся на самом деле. Некоторые, боясь подробностей, не спрашивали ни о чем, и командир ушедшего в небытие экипажа не смел тревожить их подживающие раны…

Он обошел всех.

Чуть позже, во время похорон двух авиаторов, навсегда оставшихся в корме самолета, и переставших с возвращением своего командира сиротливо числится пропавшими без вести, к нему подвели, приехавшую с Урала, мать радиста. Старая женщина уже не плакала. Мудрые глаза смотрели на него проницательно и по-доброму. Низким голосом она успокоила:

— Я верю, сынок… Ты сделал все, чтобы спасти наших ребят. Не убивайся, и не терзай себя. Тебе надо ещё долго жить…

Берестов, сняв фуражку, наклонился и припал губами к её теплой, морщинистой руке. Она погладила голову молодого человека и продолжала:

— Рассказали мне о твоих напастях… Нелегко тебе. И у меня боле никого на свете не осталось… Коли совсем станет худо — приезжай сынок. Ты последним моего Романа видел… Всегда буду рада…

4

— Эй, счастливчик, — окликнул проснувшегося друга майор, — вставай! День освобождения проспишь.

— Привет, — потягиваясь, пробормотал капитан и, взглянув на часы, вскочил с постели, — вот это я придавил, однако…

Заболтавшись вчера до поздней ночи, приятели легли поздно. Утром Владислав по привычке открыл глаза в семь, а Максим беспробудно спал до полудня.

— Скоро уж девчонки могут заявиться, — радостно воскликнул он, выбегая в коридор с полотенцем.

— Не торопись, — посоветовал вдогонку пилот, — оформление документов ещё пару часов займет…

Позавтракав прямо в камере, они отправились знакомиться с новым дежурным, сменившим пожилого вояку. На сей раз, за столом вальяжно восседал молодой капитан третьего ранга, приблизительно того же возраста, что и Берестов. Читая свежую газету, он даже не повернул головы, когда офицеры вышли из коридорчика. Только услышав приветствие, работник комендатуры ненадолго прервался и, кивнув, небрежно бросил:

— Вас инструктировали, что из камеры арестованным разрешается выходить только в туалет?

Макс решил с подобной занудой не связываться и промолчал.

— Мы в курсе, — ответил летчик. — У капитана Лихачева сегодня кончается срок в шестнадцать часов. Хотелось бы, чтобы в это время он вышел отсюда.

— Вот в шестнадцать и займусь документами, — ухмыльнувшись, ответил, дежурный, — к своей смене закончу. У нас тут свои порядки.

Договорив, он снова уткнулся в прессу, давая понять, что далее разговаривать, не намерен. Но уже через секунду, оторопев, взирал широко раскрытыми глазами, как его газета медленно превращается в руках летчика в меленький, скомканный шарик. Закончив аутодафе, Берестов наклонился к побледневшему от злости офицеру и аккуратно запихал тому комок в нагрудный карман кителя, приговаривая при этом:

— При несении вахты, вам дозволяется читать только Устав гарнизонной и караульной службы. Или на этот счет у вас тоже свои порядки?

Выдернув из пластикового кармана настенного планшета только что названный Устав, он бросил его на стол перед дежурным и, завершая разговор, добавил:

— Из него же вы узнаете о сроках содержания арестованных и о времени их освобождения. Не прощаюсь, в шестнадцать увидимся…

— Эка ты его, — зашелся смехом, растягиваясь на кровати капитан.

— И откуда только такие берутся… — пробормотал Влад, тоже занимая горизонтальное положение.

— Да, уж… Два дня нормальные мужики заступали, а тут на тебе!

В дверь громко постучали.

— Открыто! — крикнул Лихачев.

Вошедший матрос пригласил майора к телефону. Пройдя через коридорчик, пилот увидел злорадно улыбающегося дежурного. Небрежно подав ему трубку, тот процедил:

— Вас комендант.

— Майор… — хотел, было представиться Берестов, но на другом конце перебили:

— Владислав, что там у вас произошло?

«Владислав!? Откуда „дед“ знает мое имя и что это с ним вообще?»

— Товарищ контр-адмирал, у моего друга заканчивается срок в шестнадцать часов. За ним вот-вот должна приехать жена. Но, как мне показалось, отпускать его в назначенное время не собираются — что совершенно противоречит Уставу. Вот собственно и все…

— Как это все!? — удивленно вскинул брови развалившийся на стуле доносчик, — про газетку ещё расскажи.

— Ты вот что… — послышался из трубки спокойный голос коменданта, — не переживай за друга, сынок… А этого ухаря — дежурного я хорошо знаю. Передай-ка ему трубочку…

Совершенно сбитый с толку словами и обращением старого контр-адмирала, летчик протянул трубку капитану третьего ранга. Тот надменно принял её и поднес к уху с важностью министра обороны. После первых же, видимо, очень крепких слов собеседника, вся спесь, и злорадство с лица испарились. Их место, поочередно сменяли: растерянность, страх, удивление, обида…