Елена Арсеньева - Прекрасна и очень опасна

– Лихо, – ошеломленно повторила Лида.

– То-то! – погрозил пальцем адвокат. – Где вам, детективщицам, измыслить этакий поворот сюжета? Тут надо Островским быть, чтобы описать это, причем не Николаем Александровичем, а Александром Николаевичем Островским, да и то – Харита Игнатьевна Огудалова рядом с этим Нефедовым просто отдыхает! Кстати, – спросил Амнуэль как бы в скобках, – вам что-нибудь говорит набор этих имен? Вы Островских-то различить способны? А кто такая Огудалова – знаете?

– Не извольте беспокоиться, – от обиды чопорно проговорила Лида. – Я заканчивала филфак университета. Так что кое-что успела узнать о великой русской литературе. А также местами о зарубежной.

Амнуэль снова заржал с той же детской непосредственностью:

– Вот и славненько. Продолжать? Или сами домыслите развитие событий?

– Что ж тут домысливать? – пожала плечами Лида. – Тут и домысливать нечего. Майя, конечно, забеременела, сделала аборт. После чего у нее не может быть детей. В назначенный срок Валерик на ней женился, и они прожили после этого несколько лет во взаимной ненависти. До тех пор, пока мой брат – на свое горе, а на Майино счастье – не поругался с Майданским в дверях оперного театра. Ин-тел-лиген-ция… По театрам ходят на свою голову! – с горечью протянула она. – Вот так и вышло, что Майя Майданская стала богатой вдовой.

– Браво, барышня! – похлопал в ладоши Амнуэль. – Браво. Все точно… хотя вы правы, тут и в самом деле не стоит напрягать мыслительные способности, ситуация изначально прогнозируемая. Правда, папе Нефедову все это большого счастья не принесло: во время официальной свадьбы дочери он был уже очень плох, а через месяц сгорел от рака легких. Мир праху его, он был уверен, что дочь должна благодарить доброго папеньку по гроб жизни!.. А кстати, о добрых папеньках. Не возник ли у вас один интересный вопрос: откуда у Валерика Майданского такие большие деньги?

– Да какая мне разница? – пожала плечами Лида. – Макли какие-нибудь финансовые, грязные игры…

– И опять вы правы, – кивнул Амнуэль. – Только в эти игры играл не сам Валерик, а его папа, дослужившийся к тому времени до третьего секретаря обкома партии. И впрямь – роль секретаря по идеологии была написана просто-таки для него, потому что этот человек обладал совершенно незаурядным политическим чутьем. Уже тогда он почуял ветер перемен и понесся по этому ветру очень споро. Помните такой персонаж нашей истории – Глеба Чужанина? Первый демократический губернатор Нижегородчины?

– А то! – усмехнулась Лида. – Кто же его не помнит? Думаю, он нам всем навеки в память врезался. Потом в министры угодил по воле Первого Папаши. Этакий политический попугай.

– Ну так вот: Майданский-пэр был одним из его столпов – нелегальных, понятное дело. И советами помогал, и финансами, и связями. Ну а когда Чужанин воссел на губернаторский трон, он сполна расплатился со своими «столпами». Тогда шла приватизация как ошалелая. Майданский-папаша получил нехилое количество акций Нефте – и Газпрома, а также автозавода, парочку бензоколонок в живеньких местечках, два дома на Большой Покровской улице, которые немедленно и очень выгодно сдал в аренду надежным и богатым людям, и вдобавок ко всему – место в правлении акционерной компании «Волжское пиво». И все это унаследовал от него Валерик – кроме места в правлении пивного заводика, потому что его папаша продал за очень нехилую сумму, когда почуял, что дни его сочтены и канцер, сиречь рак, скоро окончательно его сожрет. Однако Валерий получил от отца деньги за это тепленькое местечко! А надо сказать, что молодой Майданский при всей своей гнусности был далеко не дурак. Деньги он считать умел и делать их умел. Кстати! – превесело воскликнул вдруг Амнуэль. – Вы знаете, что это такое? – И он вытянул руку, сжатую в кулак, из которого торчали указательный и большой палец, сложенные в щепоть.

– Ну… наверное, перстное сложение староверов для того, чтобы осенить себя крестным знамением, – нерешительно предположила Лида.

– Горе от ума! – сожалеючи посмотрел на нее Амнуэль. – Вот уж правда, что горе от ума! Это, – он повторил жест, – означает, что перед вами мертвый еврей! Потому что живой еврей делает вот так! – И он быстро-быстро зашевелил сложенными в щепоть пальцами. – Вот такими были оба Майданские, что пэр, что фис,[7] даром что были как бы русские. Но, – загадочно усмехнулся адвокат, – подозреваю, что Майя Михайловна тоже унаследовала деловую хватку своего собственного папеньки, творческого человека Нефедова, который когда-то пустил дочь в оборот, словно разменную монету. После смерти мужа она не стала соваться в дела, в которых ни черта не понимает, наняла толковых управляющих, а сама занялась тем, чем ей хочется заниматься: поет в собственном клубе, с новым мужем. Я его не знаю, но, говорят, очень талантливый музыкант.

– Не знаю, я его видела, но ни пения, ни игры не слышала, может, он и талантливый, только шибко молодой и какой-то забитый с виду, – пробормотала Лида, пытаясь уложить в голове ворох полученной информации. Да, вот это называется – метил в волка, а попал в медведя! Теперь она знает и о процессе, и обо всей этой истории не просто много – даже больше, чем нужно! Как бы осмыслить все это?! И все же… и все же так и нет ответа на два главных вопроса. Первый – прежний: почему Майю хватил припадок при виде Лиды? Если Майя была так уж признательна Сергею, вроде бы не с чего до удушья пугаться его сестры. Да и второй вопрос – тоже прежний: почему Сергей ушел из жизни в сопровождении этих щемящих и непонятных слов:

Кружится снег – зима пришла опять,Закат в крови – и жизнь к закату мчится.Теперь настало время вспоминатьТебя, моя прекрасная волчица!

Что, что, что значили они для него? Ведь он не мог слышать эту песню раньше: клуб открылся какой-то месяц назад. Нет… Сергей умер в феврале, а песня уже была записана на пленке. Ну, наверное, Майя ее исполнила где-то, и песня так поразила Сергея, что заменила ему друга, которого просят проводить тебя в последний путь.

Кстати, а не стучится ли Лида в запертые ворота? Возможно, песня просто нравилась Сергею – безотносительно к личности Майи Майданской. Очень может быть, что он даже и не знал, кто это поет.

Чушь, конечно. Точно так же можно ведь подумать, будто Майя испугалась, увидев Лиду, из-за того, что еще в те стародавние времена, во Дворце пионеров, они когда-то поссорились из-за чего-нибудь… ну, не знаю, места в раздевалке, что ли!

Вот именно что чушь. Остаются вопросы без ответов… И тут уж даже самый разговорчивый из адвокатов не поможет. Надо Лиде искать ответы самой… Или не искать вовсе?