Наталия Ломовская - Сестра моя Боль

Семенец продолжал искать. Встретился ему Яков Яров, скромный почтовый чиновник, могущественный чародей. Но он предпочитал не раскрывать своего инкогнито – во-первых, сохранил пренеприятные воспоминания о том, как жгли его на костре в родном Симбирске, а во-вторых, очень стеснялся того, что являлся прямым предком лидера большевиков. Потомок, к слову, унаследовал кое-какие фамильные черты и на митингах так удачно гипнотизировал массы своими бессмысленными лозунгами, что сам удивился результату.

Куда милей рафинированных столичных посвященных были Семенцу деревенские маги и ведуньи. Эти умудрялись угодить и вашим, и нашим, помогали людям и жили в мире с мелкой деревенской нечистью, перекидывались иногда для собственного развлечения в коней либо в кошек и выше всего почитали природу. Многие из них хранили драгоценные знания и даже соглашались поделиться – если к ним найти подход, конечно. А в глухой провинции таились истинно знающие люди. Поговаривали даже, что в самой глуши, близ Печоры, проживает некто старец Савин, который бьет бесов, как мышей, и вообще после Богородицы первый заступник роду людскому. Семенец все думал поехать навестить старца, да все собраться не мог…

Глава 9

…До того самого дня, как увидел Сестру рядом с пресловутым лидером большевиков.

Стояла она, незабываемая и неузнаваемо изменившаяся, снежная крупка сеялась на каштановые кудри, нежно алели щеки, крыжовенной зеленью отливали глаза. А какое котиковое пальтишко было на ней, какая парижская шляпка, как нежно, словно испуганные зверьки, стояли в снегу меховые ботики – красотка, да и все тут! И только Семенец, быть может, видел под лощеной оболочкой – истинный облик Сестры. Он, да еще ледащая старушонка из толпы, которая, только глянув на дамочку, заохала и обмерла, под руки вынесли ее дюжие мастеровые. Небольшой переполох привлек внимание Сестры – или она знала, что Семенец стоит там, в толпе, и смотрит на нее? Она подняла руку в кожаной перчатке и помахала ему, и улыбнулась ямочками на щеках, и тогда он, холодея, понял, что все так же безоружен перед ней, как в отрочестве своем, и теперь не только родовая усадьба отдана на волю ведьмы – но вся Россия, огромная, измученная, усталая страна, припорошенная ранним снегом…

И тогда он поехал на край земли – в город Пустозерск.

Впрочем, и города-то уже не было, одно название. Так, деревушка, рубленые дома. Впрочем, из домов шел сытный печеный дух, а собаки во дворах были гладкие и лоснящиеся. Верный признак благополучия. Из-за занавесок на гостя смотрели настороженные глаза – кто таков?

Но видимо, жители были не из опасливых. Вылезали на улочки спокойные мужики, румяные бабы, ребятишки кидались в складчатые юбки. Полушубки на всех были крепкие. Показывали дорогу еще до вопроса: знали, кто и зачем идет. Видно, старец предупредил односельчан о госте.

Самого старца Семенец нашел в бане. Крошечная банька тулилась к обрыву, топилась по-черному. Только Семенец зашел – из-за обитой войлоком двери высунулась прилизанная седая башка и старец гаркнул:

– Чего стоишь? Раздевайся и поди!

Семенец не стал упорствовать. Ехал долго, без малейшего комфорта, все тело зудело, просило горячей воды. Разоблачился и бросился в парную, где было темно, только алели раскаленные камни. Жар стоял неимоверный. Старец поддал на камни мятного квасу, и стало вовсе ничего не видать.

– Яви-ился, – бормотал старец, охаживая себя веником. – Нагулялся по басурмании? Чего ж так быстро? Еще годочек бы поездил, тогда бы как раз поспел Рассею спасти…

– Так ведь я, дедушка, – начал оправдываться Семенец.

– Нашелся внучек! – окоротил его старец. – Мойся давай! Боюсь я, что занесешь мне вошь тифозную, а мне мои люди дороги!

Послушавшись, Семенец стал мыться. Мыло у старца было душистое, фабрики «Брокар». Когда, упарившись, вышли в предбанник, Семенец своей одежды не обнаружил, зато нашел новое исподнее и бараний полушубок.

– Бабы постирают твою хурду, – пояснил старец. – Сейчас мундирчик тебе без надобности, чай пить будем.

После бани старец слегка подобрел. Не чай был накрыт в чистой, просторной избе, а целый пиршественный стол с закусками, соленьями, копченьями, пирогами, блинами и прочей снедью. И никого, словно все попрятались. Впрочем, Савин только корочку от рыбника отломил, зато уж кипятку напился от души.

– Ну что, внучек? За наукой пришел? Видать, без Савина-то никак? Не пособили тебе чародеи да колдуны. А с чего бы им тебе помогать, дружочек? Они ведь с нею, считай, одного поля ягоды, только что дым пожиже. Ладно, научу я тебя, чего да как, не все тебе у итальянцев перенимать… Ныне отдыхай пока, а завтра с утра за науку. Акулинушка! Постели-ка ему, голубушка, на топчанчике. У него уж и глаза слипаются.

Круглая молодуха выкатилась из-за цветастой занавески, стала взбивать подушки, все молча, но с приветливой улыбкой. Хотел возразить: да вовсе я, мол, не сплю, как вдруг потянуло в теплые объятия постели, и сил не было противиться. Старец все сидел за столом, посмеивался:

– Ишь, спит-то как, совсем бесстрашной. Таковы ли мы раньше были? Вот я-то – с тридцати лет весь поседел, и сердце во мне истосковалось. Сила-то нечистая как меня долила! Ни пить, ни есть я не мог, батюшки! А этот напихал утробу пирогами и знай дрыхнуть!

Семенец спал.

Среди ночи проснулся от тишины – даже собаки не лаяли. Зима, глухая зима стояла над Пустозерском, и вдруг все – и дорога, и встреча со старцем, и даже поджаристый рыбник – все показалось сном. И вдруг увидел лампадку в углу. Старец не спал, то ли молился на коленях, то ли так и заснул, уткнувшись лбом в чисто скобленный пол. Продрал мороз по хребту. Что может старец против ведьминой силы? Вон он какой слабенький, на молитве засыпает. А все же в глазах у него есть этакое…

Да нет, прочь дурные мысли.

Не такой этот старец, как все встречавшиеся ему раньше «знающие» люди. Не чародей, не волхв, а все он знает, все видит, со всем справиться может.

Пожалуй, насчет последнего Семенец лгал самому себе, выдавал желаемое за действительное. Он видел, что длинная жизнь старца подходит к концу, и именно потому, что он явился в Пустозерск. Именно потому было так чисто и тихо в деревне, и везде пироги пекли, да и сам Савин был светел и радостен, смотрел именинником, хоть и давал себе вид, будто сердится.

– Вставай, внучек, – приветствовал его Савин, едва в мерзлых окошках забрезжил свет. – Пора тебе урок свой выполнять.

– Какой урок?

– А вот я тебе скажу…

Урок был – чинить сети в просторных сенях. Старые-расстарые, разлезающиеся в руках, хрупкие от мороза. Скоро застыли руки, костяной челнок стал то и дело падать на утоптанный земляной пол. От полутьмы ли, от пристального внимания – кружилась голова. Или это от монотонного голоса старца, произносившего настойчивые, ледяными иглами вонзающиеся в сознание слова?