Лицедей. Сорванные маски. Книга вторая - Мария Мирей
Я мечтал о том, что когда наступит время, и я выберусь отсюда, заживу как обычный простой человек. Заведу семью, в конце концов.
Только в реалии, я даже не ожидал, что пройдя суровую школу выживания, стану другим человеком. Безжалостным. Чудовищем во плоти. Я чувствовал этого зверя в себе. Он шевелился, царапался, и при подстерегающей опасности вскидывался, кидая меня вперед. Это вторая моя сторона, о которой никому не известно. Я оберегаю ее как священную тайну, хотя давно не верю в Бога. Именно он растил меня, воспитывал звериными повадками, сделал меня тем, кем я стал. И все человеческие ценности, так остались для меня лишь строчками в тех книгах, которые нам не разрешали читать. Которые я воровал в библиотеке.
Старичонка, посуливший мне когда – то могущество не сказал какова будет цена за мою власть. Смолчал, дабы добиться от пацана послушания, и дальше разрабатывать его.
Сегодня я забрал его жизнь. И оставил здесь, где он провел большую часть своей жизни, в стремлении оставить в истории след, уродуя и истребляя маленьких детей. Вздрагиваю, и глотаю слезы. Вчера я видел их.
Десять. Я даже сосчитал их. Десять пятилеток. Крепкие мальчишки резвились в боксе, не подозревая, что уже возможно завтра их не станет, а те, кто чудом останется жив, навсегда канут в кровавых лабиринтах Черты.
Промучившись всю ночь от бессонницы, я пробрался в лабораторию и долго смотрел на спящих детей. Решая. Анализируя. Взвешивая все риски. А уже утром стоял перед стариком, я никогда не называл его по имени, так как они просто забрали мое, умело дергая за те нити, которые он сам вложил мне в руки. Правильно подобранные слова, слог за слогом привели его в ловушку.
Теперь он будет здесь вечность.
Смерть его не была легкой и быстрой. Но, нужно отдать должное старику, он достойно принял ее. Долго ломался и не хотел говорить. Но ведь у меня все говорят. И он это отлично знал.
И заговорил.
Планы. Серии вакцин. Описание действия каждой. Слушая его, меня била дрожь отвращения. Они знали, что дети не выживут. Им нужно было проверить степень мутации, чтобы потом перестроить код.
Блять. Смотрю в сморщенное лицо, и задушить хочу. Но сдерживаюсь. Не будет быстро. И безболезненно не будет.
Я мучал его до самого заката. Умываясь его кровью, как когда – то обещал ему. Выдрал живьем его гнилое сердце, и вложил ему в руку. Он с удивлением глянул на него и отошел в ад.
В эту же ночь я спалил лабораторию. Никто не выжил. Никого не пожалел. Все сто двадцать человек, трудившихся на «благо» своей страны заживо сгорели.
Под утро отвел детей в скалы, где они провели почти месяц, предварительно снабдив припасами. Они так ничего и не узнали. Продолжали весело резвиться, наслаждаясь жизнью, которая едва не оборвалась в жутких муках.
Уже к вечеру я держал в руках анализ исследований, проводимых надо мной. Внутри все дрожало от жалости к самому себе. Своей загубленной судьбе. Тогда я впервые и единственный раз в своей жизни заплакал. Слезы катились по каменному лицу, окончательно смывая все то, чем я так мечтал. Ярость сгорела вместе с тлеющей бумагой, которая хранила роковую запись о мутирующем геноме.
И первым делом выбравшись отсюда, я добровольно себя стерилизовал.
***
Возвращаюсь в реальность, и вижу спящего сына. Сын. В который раз повторяю про себя. Смакую это чужеродное слово. Привыкаю к нему. Он развалился на моих руках как на кровати, свесив одну ножку, для удобства второй уткнувшись мне в живот. Пухлый ротик приоткрыт, из него доносит едва слышное сопение.
Он уснул в моих руках, почувствовав надежность и защиту. Как – то услышав из разговора Ди с экономкой, что малыш не уснет ни с кем кроме нее. Ему, видите ли, важно чувство защищенности. И сейчас глядя на спящего сына, меня распирало от счастья и удовольствия.
Не раздумывая иду с ним на улицу. Да, да мне просто захотелось показать всем, что вот он, мой сынок, преспокойно спит на руках, свесив ножку. И ему тепло и уютно.
Окидываю взглядом девицу, которая приехала из агентства. Что они курили, когда решили ее прислать в мой дом?
Чертыхаюсь мысленно, наблюдая, как эта швабра на высоченных шпильках, тащится ко мне. Решаю сам отнести ребенка наверх, игнорирую по пути ее назойливый флирт.
Осторожно перемещаю сына в кроватку, укрываю одеялом и включаю ночник. Рука на автомате тянется к нему, как только в мозгу вспыхивает тот факт, что ребенку будет уютнее с приглушенным мягким светом.
Устроив ребёнка, делаю знак следовать за мной, скривившись от того, как вспыхнули надеждой ее жадные глазенки. Уже в коридоре хватаю эту блядь за горло, приперев к стенке, опаляя презрением и отвращением.
– Слушая меня сюда, милая. Ты здесь только с одной целью. Поняла? С одной. И если с этим ребёнком что – то случиться по твоей вине, я собственноручно живьем сдеру с тебя кожу. Это первое. Второе. Никакого сраного траха в твоем исполнении быть не может. Я не хочу, что какая – то блядь трогала этого малыша. Усекла? И третье. Я тебя нанял. И только я могу отпускать тебя, или дать пня под зад. И если я сказал двадцать четыре на семь, то блядь, будь уверена, что так и будет. А сейчас пошла и сняла эти блядские тряпки с себя и оделась так как того требует твое присутствие здесь!
Отшвыриваю ее, в сторону и ухожу, не обращая внимание на вспыхнувшее обидой лицо. Злость клокочет внутри, требуя выхода. Шалава, блядь, сраная. Надо будет завтра позвонить в агентство и размотать их там к херам. Они что там, блядь шлюх держат вместо нянь? Сдерживаю себя, сжав руки в кулаки, но как только переступаю порог, картинка, открывшаяся перед глазами, срывает все тормоза, и я лечу в пропасть, под пронзительный звук этих самых сорванных тормозов.
Не вот что за блядь? На минуту нельзя оставить ее. На блядскую гребанную минуту. Крадусь зверем ближе, уже мысленно поломав этого сосунка, Олега, кажется, уткнувшего в ее волосы, что – то жарко шепча. Отмечаю ее взволнованность, и нервно подрагивающие длинные тонкие пальцы, держащие высокий бокал.
Мне казалось, что внутри меня натягивается невидимая струна, дрожит, выворачивает нутро наизнанку, мешает дышать. Никогда раньше не испытывал
