Елена Арсеньева - Черная жемчужина

– Ну так повяжи его, – мрачно потребовала мать, кивнув в сторону моей кровати. Она знала, что галстук, частицу нашего красного знамени, я держала под подушкой, когда ложилась спать.

Ничего, что он мялся. Зато рядом, если не у сердца, так возле головы!

Я не стала больше спорить. Поняла, что она не успокоится. Поэтому я пошла к кровати, достала галстук, повязала его и, взяв за один конец левой рукой, поклялась, что к Шаманиным не пойду, а буду тихо сидеть у окна.

– Ты еще честное под салютом дай! – хихикнул Мирка, и мать тут же подхватила:

– Вот именно, давай честное под салютом!

Пришлось поднять правую руку над головой в пионерском салюте. Но что оставалось делать?

Наконец мать удовлетворенно кивнула и снова улеглась в постель, но ремень отцовский все же положила рядом.

Я села перед окном, но ничего там не увидела, кроме себя в накинутом пальто и нашей ярко освещенной огромной комнаты.

– Свет погаси, что как на сцене, – проворчала мать. – Да и киловатты бегом бегут.

Я щелкнула выключателем, не споря. А что спорить, и в самом деле так лучше.

Из окон Шаманиных падало достаточно света, чтобы я могла различить наше крыльцо, а также стоявший неподалеку, в подворотне, большой автомобиль. Наверное, на нем при-ехали товарищи из НКВД. Наверное, на нем и увезут Шаманина туда, где и положено находиться врагу народа и вредителю процессу социалистического строительства.

Я смотрела, смотрела на этот автомобиль, глаза слипались, я таращила их, но это плохо помогало… За моей спиной ходики ударили один раз. Ага, час ночи.

Этот удар на время меня приободрил, но меня немедленно снова начало клонить в сон. И я уснула… и не помню, честно говоря, сколько времени прошло, как вдруг за стеной, где проходил коридор, раздались шаги, несколько человек прошли, потом хлопнула входная дверь… шаги загрохотали по лестнице… потом кто-то босиком пронесся по коридору, потом еще один человек…

Я вскинулась, суматошно хлопая глазами. Скрипнула родительская кровать: это мать с нее соскочила, и Мирка уже был тут как тут: они стояли рядом со мной и смотрели в окно, и мы все могли видеть, как выводят из подъезда Шаманина и сажают в тот черный автомобиль, который до этого стоял в подворотне, а теперь подъехал к самому крыльцу.

«Подумаешь, какой фон барон! Не велик барин, мог бы и сам дойти!» – фыркнула я, а потом подумала, что, конечно, товарищи из органов лучше знают, что делать. Может быть, они опасались, что Шаманин предпримет попытку к бегству. Конечно, уйти ему они не дали бы, на то есть пули в наганах, но все же…

Итак, его вывели, и автомобиль, развернувшись, отъехал. Мать громко дышала над моим ухом, а Мирка, наоборот, затаил дыхание. Мы видели, что с крыльца соскочила Тонька – из-под пальто торчала ночная рубашка – и побежала за машиной. Потом по ступенькам медленно, как старуха, спустилась Нина Сергеевна, одетая точно так же, и заковыляла в ту же сторону, протягивая в темноту руки. Но она не слишком долго шла, вдруг упала и осталась лежать на улице.

Мать рванулась было от окна, но я догадалась, что она хочет сделать, и стиснула ей руку:

– Вы что, мамаша?! С ума сошли? Врагам народа помогать собрались?! Хотите, чтобы вас с отцом тоже забрали?

Она замерла, и я чувствовала, как дрожит в моей руке ее рука.

Я видела, как вернулась Тонька, подошла к лежащей матери, но почему-то не стала ее поднимать, а легла на землю рядом с ней. И так они лежали в тех самых лопухах, которые Шаманин рисовал и спорил, какого они должны быть цвета, серого или зеленого.

Долго ли так лежали Нина Сергеевна и Тонька, я не знаю, потому что вернулся отец и шуганул нас от окна, но все время, пока мы смотрели, никто из нашего дома не вышел, чтобы поднять Шаманиных или как-то им помочь. Разумеется! Ничуть не удивительно! Все были исполнены праведного негодования, все испытывали законное чувство презрения и ненависти к этим затаившимся пособникам и пособницам мировой капиталистической гидры, которая неустанно тянет свои щупальца к горлу нашей социалистической родины.

Итак, вернулся отец, включил свет, и мы отошли от окна. Я сунулась было к нему расспросить, как оно там происходило при обыске, что нашли у Шаманина – оружие, шифровки, а может, даже радиопередатчик, как и положено шпиону, – но отец посмотрел на меня и медленно покачал головой, не дав даже слова сказать. У него были глаза как у пьяного, хотя, конечно, он в рот не брал сегодня.

– Ложитесь все спать, – выдавил он. – Завтра на работу. Мирка, погаси свет.

И пошел к своей кровати.

Я хотела с ним поспорить, но он снова на меня так странно посмотрел…

– Илюша, – простонала мамаша и снова схватилась за волосы. Ох уж эти мне старорежимные шесты! – Илюша, да что же это такое?! Как же ты…

Тут Мирка щелкнул выключателем, и я только и успела, что увидела красные, как будто заплаканные глаза отца, который затравленно смотрел на мать и медленно качал головой, как будто пытался что-то отрицать.

И вдруг до меня дошло. А ведь мать потому таким криком кричала, что думала, будто это отец написал в органы про Шаманина… ну, что он скрытый враг, что устраивает на стройке саботаж и что из-за его вредительских происков задержалось и удорожилось строительство. Наверное, подумала, что в тот вечер, когда отец со свой тетрадкой и чернильницей на кухню ушел, он и…

Глупости. Отец просто на это не способен. Он не такой. Он слишком слабый. Он этого сделать не мог, он этого не делал!

…Я уже засыпала, когда вспомнила про Тоньку, которая там лежала на земле у крыльца. Ага, это тебе не в боковушке своей на пуховиках валяться!

* * *

Через час Алена проснулась. Сон, словно чай «пуэр», смыл с души страх и усталость. Вообще такая тряска во всех, так сказать, членах, какую она испытала во время своего приключения, достойна презрения, но, с другой стороны, она все-таки женщина… по определению, существо слабое… где-то Алена читала дивную фразу о том, что женщина – слабое, беззащитное существо, спастись от которого невозможно. Автора этого высказывания она не знала, но иногда ей казалось, что это сказано о ней. Нет, ну зачем было красть ее текст и делать ее подопытным кроликом?! Если Дракона доводят до крайности, если над ним начинают ставить какие-то странные эксперименты…

Ну а теперь настала пора посмотреть, ради чего она такого страху натерпелась и что, если называть вещи своими именами, она украла из «нехорошей» квартиры номер 58. А если там деньги?!

Такая мысль впервые пришла Алене в голову, и, честно говоря, нашей писательнице стало даже слегка дурно. Экая пошлость – оказаться вульгарной воровкой! То есть если там не материальные ценности, а какие-то бумаги, документы – это трофей. А вот если деньги, драгоценности… это… это… Это противно.