Три ступени вверх - Олег Юрьевич Рой
Телевизионщики, конечно, заплатили «за позор» (хотя не особенно щедро), и даже про «повторить и продолжить» речь шла. Помреж Регина вполне деловито на что-то такое намекала. Не прямо, но – «если тема окажется востребованной»…
Тема-то окажется востребованной практически наверняка, усмехнулась Мия, придирчиво разглядывая себя в зеркале: красавица-девица, беременная от исчезнувшего и, по всей вероятности, покойного почти олигарха – домохозяйки у экранов обрыдаются, глядя на «несчастную жертву злой судьбины». Тем паче, что «несчастная жертва» не только собой хороша, но и держать себя умеет, не хабалка, а истинная леди – скорбящая вдова, как есть вдова! Они ведь еще и «настоящую» вдову попытаются в студию притащить. Мамочка Янкина «лезть в телевизор» не захочет, разумеется. Но и без нее этим акулам есть пока что тут поклевать. Так что продолжение, скорее всего, воспоследует. А есть еще и другие телеканалы, а там свои ток-шоу. И печатные СМИ тоже наверняка захотят урвать кусочек…
Но это все – временно. Интерес СМИ гаснет так же мгновенно, как и вспыхивает. Много на этом не заработаешь. Разовые доходы, не более того. Даже до окончания универа их не хватит. Если Лелю не удастся раскрутить на «пособие», хоть с протянутой рукой иди. Ясно, что все «сливки», которые удастся снять с кипящих в СМИ страстей, годятся лишь в качестве «подушки безопасности» или, как это раньше называлось, «кубышки на черный день». Тратить их нельзя, только откладывать. Хомячить. Господи, как скучно! И «матильду» жалко продавать. А ведь придется, никуда не денешься.
– Вы все поняли? – строго спросила все еще не отключившаяся Татьяна Васильевна.
Вряд ли она сомневалась в Мииной понятливости, просто хотела оставить за собой последнее слово: я хозяйка, а ты никто.
– Да, Татьяна Васильевна, – кротко подтвердила Мия. Хозяйкин командный тон ее сейчас почему-то вовсе не задевал. Не до того, ей-богу.
Дальше телефон трезвонил уже без перерыва (Где фоточки посмотреть? – Возьми меня с собой! – Вот повезло-то! – и прочее в этом духе), так что Мия его просто отключила. Не отправлять же в черный список почти все контакты.
Удивительно, но Янка не позвонила. Или – не удивительно. Эмоции эмоциями, но вопли в стиле «как ты могла!» совсем не в ее духе. А ничего другого тут и не скажешь. «Крупный разговор» как будто черту провел между «тогда» и «теперь». Янка осталась в «тогда». В «теперь» никакой связи между ними быть, разумеется, не могло. Не склеишь. Да и ладно! Не самая большая потеря из всех возможных.
* * *
Часа через три кто-то начал барабанить в дверь.
В прихожую Мия шла осторожно, почти на цыпочках. Она была практически уверена, что в подъезде – съемочная группа какого-нибудь занюханного телеканала, которому банально жаль денег на «эксклюзив» (вот, екарный бабай, словечко ввели в обиход!) с героиней одного из самых скандальных за последнее время ток-шоу, но урвать себе кусочек пирога («эксклюзив», да-да-да!) все равно хочется. Раздобыть ее реальный адрес – не такая уж нерешаемая задачка, проникнуть в подъезд и того легче (хотя бы понажимав методом тыка кнопки вызова всех подряд квартир и бася в них что-нибудь вроде «почта» или «проверка сетей»).
Однако в глазке (опять перегоревшую лампочку на площадке Мия, решив не дожидаться пробуждения совести у соседей, ввернула еще вчера вечером – так, на всякий случай) была видна одна-единственная физиономия. С раздутыми щеками, выпученными глазами и высунутым языком. Ну да, глазок раздувает любую физиономию до клоунской маски – но высунутый язык?
Она распахнула дверь.
– Витек, ты на фига…
– Ты куда подевалась? – перебил любимый братец. – Трубку не берешь, ну я, типа, забеспокоился… Зайти-то можно?
– Не в подъезде ж тебя оставлять, – она усмехнулась дурацким своим страхам. – Заходи, конечно. Что это тебя вдруг пробило? Подумаешь, трубку не беру.
– Ну так… это… – как-то словно бы смущенно забормотал братец, выпрастывая гигантские свои ступни из имитирующих кеды сандалий – это был Миин прошлогодний подарок, и сейчас ей почему-то стало вдруг очень приятно, что кеды-сандалии Витек носит, не выбросил, не задвинул в угол. Господи, какая ей разница, что там у невыносимого братца на ногах!
Рассердившись на себя за неуместное неравнодушие к судьбе своего подарка, она заговорила довольно сухо:
– Очень содержательно. «Ну… да… я… типа… так… это…» – передразнила она. – Что тебя взволновало-то?
– Ну ты ж вчера, типа… это… в телевизоре…
Он замялся.
– Господи, Витек! Ты ж в телевизоре смотришь только бокс и автогонки, ну футбол в крайнем случае… Ладно, девицы заполошные с факультета, но ты-то откуда знаешь про мои телевизионные… приключения?
– Я и не смотрел. Зато другие смотрят, – угрюмо сообщил он, не дослушав. – Мне сегодня с утра человек десять, наверное, звонили. Спрашивали, как у тебя дела, не надо ли помочь. Ну и все такое. А я, выходит, вообще не в курсе.
Мия покосилась на брата недоверчиво. Неужели вот прямо все так и рвались помогать? И ни один не сказал ничего вроде «хитрюга сеструха твоя, с олигархом спуталась, теперь баблишка срубит»? Она взглянула на Витька еще раз… А ведь, пожалуй, что и ни один… Такому, как Витек, пожалуй, скажи что-нибудь этакое – как минимум зубов не соберешь. Он ведь, со всеми своими тараканами, примитивностью запросов и претензиями на мужское превосходство, Мию любит. И каждого за нее на тряпочки порвет.
Она вспомнила.
Ей было лет, кажется, пять, и Витек кричал на кухне, что сестра его достала, что они играют, и какая может быть «войнушка», когда за тобой таскается вот это… Мия и вправду… таскалась. Витек – старший брат! – казался ей невероятно, фантастически, чудесно прекрасным. И вдруг она услышала такое…
– Я что, нянька, что ли, этой прилипале? – ломким от бешенства голосом заорал тогда Витек.
Мама – Мия как сейчас помнила – только усмехнулась печально, глядя на сына:
– Ты старший. Ты мальчик. Конечно, ты должен сестру защищать и присматривать за ней. Иначе какой же ты старший брат? И вообще, какой же ты… мальчик…
После того Витек никогда ее не гнал. Ну да, они играли с пацанами в «войнушку», и, наверное, маленькая Мия им изрядно мешала, но – не гнал. Пристраивал где-нибудь в уголке и говорил (очень серьезно), что надо посидеть в засаде. Сколько Мия помнила, она вечно «сидела в засаде». И никто никогда ее больше не
