Фиктивный брак - Любовь Оболенская
Мне и представлять ничего было не нужно. Сейчас ко мне направлялся самый настоящий враг, убивший моего мужа…
Выстрел хлестнул по ушам неожиданно громко, рукоять пистолета рванула мою ладонь так, что я едва его не выронила…
– Т-тварь… – сдавленно прошипел Артем, схватившись за живот. – Вот же… тварь…
– Я сказала «сядь», – проговорила я стальным голосом. – Иначе вторая пуля прилетит тебе в голову.
Артем, ловя ртом воздух и сверля меня взглядом, полным ненависти, сел на диван, стоявший напротив.
– А теперь рассказывай, – все тем же буднично-металлическим голосом произнесла я, продолжая ощущать в себе… ничего. Пустота не знает эмоций. Она не рефлексирует. Она просто действует, не отвлекаясь на лишнее, ненужное, неэффективное.
Страшное состояние для тех, кто не познал его на себе.
И прекрасное для тех, кто нашел в себе силы ему открыться.
– Чего тебе надо… ненормальная? – ловя ртом воздух, проговорил Артем.
– Подробности. О том, зачем ты подложил в машину Виталия устройство, спалившее автомобиль вместе с моим мужем.
– Не понимаю, о чем ты.
– Все кончено, Артем. У полиции есть видеозапись, как ты это сделал. И либо ты сейчас рассказываешь, зачем тебе понадобилось убивать моего мужа, либо я сейчас звоню следователю, и тебя забирают отсюда далеко и надолго.
…Конечно, это я себя накрутила насчет того, какая я вся из себя железная леди.
Меня сейчас колотила крупная нервная дрожь, и только колоссальным усилием воли я заставляла себя сохранять внешнее спокойствие. Непростое это дело, оказывается, стрелять в живого человека, даже если он убийца и конченый подонок. Да и эффект от выстрела оказался впечатляющим: Артем сидел на диване бледный, держась за живот, а между пальцев на его белой рубашке проступила кровь. Кирилл что-то говорил про старые мощные патроны – так, может, сейчас Артем потихоньку умирает и это я убила его?
Безусловно, подобные мысли и переживания не способствуют повышенной психологической концентрации. Слева от меня мелькнула какая-то тень, на которую я не успела среагировать, – и в следующую секунду пистолет, выбитый из моей руки мощным ударом, улетел куда-то в угол.
А потом мою щеку обожгла увесистая оплеуха.
– Вот уж не думал, что ты такая законченная мразь, Овечкина, – произнес надо мной голос.
Я встряхнула головой, отгоняя от глаз звезды, появившиеся от удара, и увидела Игоря, стоявшего рядом со мной с лицом, перекошенным от ненависти.
– И вам добрый вечер, Игорь Сергеевич, – проговорила я, усмехнувшись. Интересно все-таки устроен наш мозг: удар Игоря моментально вернул мне утраченное самообладание. – Понравилось бить слабую девушку?
– Очень, – трясущимся от ярости голосом проговорил Игорь. – Я-то думал, что договариваюсь с нормальной, адекватной студенткой, а оказалось, что я заключил договор с тварью, решившей заграбастать то, что ей не принадлежит.
– Это вы про меня? – удивилась я. – А разве не вы придумали отличную схему – перевести фирму на нормальную и адекватную студентку, потом убить ее мужа, а после заставить глупую девчонку продать вам все активы за копейки? А когда вариант А не сработал, вы перешли к плану В – соблазнить несговорчивую деву неотразимым альфа-самцом, женить его на ней, благо девственницы склонны привязываться к своим первым мужчинам, ну а потом отправить свежеиспеченную жену вслед за ее первым мужем. Я нигде не ошиблась с порядком действий?
– Да что с ней разговаривать, братишка? – подал голос с дивана Артем. – Переходи уже к плану С. Если несчастная вдова вдруг покончит с собой от горя или просто исчезнет, думаю, мы с тобой найдем способ, как прибрать к рукам бесхозную фирму.
– Братишка? – переспросила я, осознавая, что Игорь и Артем чем-то неуловимо похожи друг на друга. И брутальной мужской красотой, и внутренней гнилью, проступившей сейчас из них обоих особенно отчетливо.
– Хоть мы с тобой этот план не разрабатывали, но он тоже неплох, – процедил сквозь зубы Игорь. И замялся: – Вот только я не по этой части…
– Зато я по этой, – проговорил Артем, поднимаясь с дивана. Похоже, он уже продышался после удара резиновой пулей, и сейчас его взгляд не предвещал для меня ничего хорошего.
Он подошел ко мне, медленно наклонился – и вдруг резким движением сомкнул свои руки у меня на шее!
Я схватила его за запястья, пытаясь разжать смертельную хватку – но куда там! С таким же успехом я могла попытаться разогнуть стальную подкову…
Глаза Артема оказались очень близко от моих. Он смотрел на меня не мигая, и в его взгляде явственно читалось предвкушение какого-то неземного наслаждения, которое вот-вот должно было на него снизойти.
– Ты не представляешь, насколько я люблю глядеть на то, как умирают люди, – тихо проговорил он. – Особенно те, кого я убиваю лично. Жаль, что не получилось посмотреть, как горел твой муженек, уж слишком быстро он тогда усвистал вдаль на своей тачке. Но, думаю, сегодня я заполню этот досадный пробел в своей биографии. Говорят, перед смертью те, кто умирает от удушения, видят потрясающие галлюцинации. Рассказать мне о них ты, к сожалению, не сможешь, зато я постараюсь почувствовать то, что ты видишь…
…Он говорил что-то еще, продолжая медленно сдавливать мне шею своими пальцами, однако я уже слабо воспринимала окружающий мир. Судорожные попытки вдохнуть и разжать руки моего убийцы не увенчались успехом, и я быстро обессилела, понимая, что умираю…
Скорее всего, Артем был прав насчет предсмертных галлюцинаций. Внезапно в расплывчатом тумане, окружившем меня, появилось лицо Виталия, и я даже успела подумать что-то вроде: «Как хорошо, что за мной пришел погибший муж – не так страшно будет уходить на тот свет…»
Но вдруг я поняла, что меня больше не убивают. Что я просто лежу на диване, словно безвольная, сломанная кукла, и надо мной склонился… живой Виталий.
Его лицо выглядело крайне обеспокоенным. Более того, у него по щекам катились слезы. Потом он наклонился, его губы прижались к моим… но вместо поцелуя он мощно вдул в меня порцию воздуха. А после начал сильно раз за разом давить мне на грудь – наверное, пытался запустить мое сердце. И наклонился снова…
Но когда его губы вновь коснулись моих, я сделала над собой усилие, закинула руки ему на шею – и разрыдалась как последняя дура,
