Фокусник из трущоб (СИ) - Бельская Луиза
- Итак! В бой! - ведущий едва успел отскочить, потому что соперники тут же сцепились в опасной схватке. Вот тут ценители кровопролития, те, кто поставил на Гудвина, пожалели об этом с первых же секунд сражения. Сказать о том, что Черномор в буквальном смысле вколачивал Фому в пол, было не сказать ничего. Черномор хорошо знал приемы. Бывший спецназовец, он буквально просчитывал на несколько шагов те скромные попытки, которые предпринимал Фома, чтобы хотя бы просто сопротивляться.
Бросок за броском о беспощадный пол - все кости ныли и просили о пощаде. Адреналин не помогал, утратив свои обороты в шумном круговороте. Фома наконец-таки понял, что этот противник уж точно ему не по зубам, когда Черномор после особо удачного броска через бедро, придавил его к земле всей своей массой и начал отвешивать по голове удар за ударом, просто как молот по наковальне, причем, электромолот - удары были ровные, четкие - абсолютно одинаковые, так сказать, образцово-показательные удары. Фома только и делал, что пытался закрыться - он все еще не простился с надеждой на очередную победу и сдаваться не собирался, хотя и чувствовал себя прескверно.
- Давай! Добивай его!
- Еще! Еще!
Эти вопли не придавали сил, напротив, отнимали остатки энергии. Разъяренное лицо Черномора с проступившими на висках венами, с раздувающимися широкими ноздрями и звериным оскалом на квадратном лице словно окутало маревом - Фома почувствовал, как его повело куда-то в сторону. Ему очень не хотелось сейчас отключиться, он втянул голову в плечи, пытаясь сгруппироваться и хоть каким-то образом постараться выбраться из-под огромной туши боевой машины.
Клим уже не мог на все это смотреть. Еще с самого начала Фома раздосадовал его тем, что не надел его подарок - серебряный крестик, а теперь этот заносчивый мальчишка попросту погибал под железными кулаками самого лучшего борца подпольных боев, на счету которого было два трупа.
- Паша, - он обратился к телохранителю справа, - сейчас же сделай так, чтобы сверху вода полилась, быстро давай, и чтобы никто тебя не видел!
Двухметровый Паша с лицом заправского крестьянина, широкий, как шкаф, и добродушный с виду, осторожно, бочком вышел из совершенно озверевшей толпы и совсем скрылся из виду, затесавшись где-то среди припаркованных машин.
Клим видел, как из разбитой губы Фомы уже потекла кровь, как начинают закатываться его глаза, как он слабеет, постепенно прекращая сопротивляться ударам. Никто не собирался останавливать бой: Фома уже не мог, Черномор не хотел, а зрители ждали кровавой развязки как манны небесной.
Момент борьбы почти достигнул своего апогея. Еще один удар в висок - и Фома бы не смог встать самостоятельно уже никогда. И тут раздался выстрел. Вслед за ним из разбрызгивателей противопожарной установки, расположенной по всему потолку, хлынула вода, охлаждая пыл зрителей, организаторов и борцов - всех вместе взятых.
Черномор тут же прекратил бой и кинулся в сторону.
- Расходитесь! - крикнул ведущий уже на прощание, - сейчас здесь будут пожарные!
Началась суета и паника, ведь подобного инцидента не было еще никогда. Все стремились к своим автомобилям, а затем и к выходу. Зарычали моторы, загромыхали железные дверцы.
В поднявшейся суматохе Клим потерял Фому, которого хотел вывезти из этого злачного места. А пока холодный дождь поливал вся и всех, пока зрители рассаживались по дорогостоящим автомобилям, Фома, просто подхватив свои вещи, бросился со всех ног в сторону выхода, благо, пропускали и пеших, и на колесах.
Оказавшись на улице и пробежав босиком пару кварталов, Фома наконец-то остановился у высокого крыльца дежурного магазина и принялся натягивать на себя влажные шмотки. Ему стало смешно: он снова победитель, но снова без выигрыша, ну ладно, пусть Иннокентий получит его деньги, пусть подавится, главное, что он, Фома, жив.
Ему чертовски захотелось выпить. Немного мелочи звенело на дне кармана, и Фома поднялся по ступенькам «ночника», чтобы купить себе водки.
11. Проблески солнца
Фома сидел на бордюре возле проезжей части, повернувшись лицом к дороге, чтобы «картинка чаще менялась», и время от времени отхлебывал из узкого горлышка. Поначалу разбитую губу опекало, а потом Фома просто перестал это замечать. Он пьянел, глядя на машины и людей, а случайные прохожие смотрели на него, рекламные вывески переливались разными цветами радуги. Никто никого не трогал, не делал замечаний. В этот момент Фома ощутил себя абсолютно пустым местом, быдлом, на которого не стоило даже внимания обращать. Там, на ринге, с него глаз не сводили, а здесь, на улице, относились так, словно к бродячему псу. Так и хотелось запустить бутылкой в одну из припарковавшихся поблизости машин, громко, заметно, чтоб сигнализация сработала на полрайона, чтобы разоспавшиеся жители домов повылезали из окон, с прищуром всматриваясь в виновника беспорядка. Хотелось кричать: «Смотрите! Я еще не сдох!»
Но даже в этом случае людям было бы наплевать на него, лишь досада за разбитое стекло и нарушенный сон разбередили бы их души. И поэтому Фома просто продолжал пить, хмелеть и постепенно засыпать, медленно склоняясь на бок. Убийственный сон, в конце концов, сморил его, и Фома свернулся калачиком прямо на газоне, прикрыв лицо поднятым воротником куртки. Его последней мыслью было то, что вот сейчас из подворотни выйдет тот самый маньяк, рьяный чистильщик города, с вилкой в одной руке и тесаком в другой, и будет сжирать его живьем, терзая на части уставшее тело, а народ так и будет проходить мимо, не замечая ничего, кроме собственных интересов.
Но никто не пришел, а под самое утро Фома продрог так, что даже проснулся от озноба. Он посмотрел на часы - 8:30. Это говорило о том, что он опоздал на работу. Он не успел к завтраку в ночлежке. Отбитый позвоночник болел до такой степени, словно его переломили пополам накануне, левая рука слушалась плохо, а голова гудела, словно проносящийся в недрах метро поезд.
Фома встал кое-как, отряхнувшись, и побрел в единственное место, куда вообще мог податься прямо сейчас - к заветной канализации.
На пустыре все осталось, как и вчера, лишь со стола исчезли продукты. Фома, стиснув зубы, ухватился за тяжелую крышку обеими руками и с трудом сдвинул ее с места.
Он спустился до самого дна, оставив окно на волю открытым - помещение осветилось приглушенными лучами осеннего солнца.
В подземелье был только Ян: Шурик с Захаром ушли на свой промысел. Ян сидел, от страха вжавшись в стену и натянув на себя одеяло почти до самого носа, - он испугался, ведь никто не должен был посетить эту забытую богом обитель в такое вот время. Ян узнал друга, и его взгляд прояснился:
