Израненное сердце - Софи Ларк
На таком расстоянии время полета пули составляет пять или шесть секунд. Придется учитывать температуру, влажность, высоту над уровнем моря, ветер и направление полета пули. Даже вращение Земли становится важным фактором. Математические расчеты сложны, и некоторые из них приходится выполнять на лету, при изменении ветра или угла наклона или при перемещении цели.
Снайперы стреляют в голову, если цель одета в бронежилет.
Они не стреляют в тот момент, когда начинается речь. Они ждут, когда оратор войдет в раж, займет свою позицию и не будет уже переминаться с ноги на ногу.
Яфью Соломон говорит уже полторы минуты. Если кто-то планирует в него стрелять, это случится очень скоро.
Я смотрю на многоэтажки через дорогу, высматривая движение в любом из окон. Колыхание занавески, выглядывающее лицо.
Вместо этого я вижу секундную вспышку. Она появляется и исчезает через мгновение. Свет, отраженный от стекла или металла.
У меня нет времени думать. Я бросаюсь к сцене так быстро, как только могу.
Сначала Соломон не замечает этого. Я уже почти под трибуной, когда он запинается на полуслове. Я не знаю, узнал ли Яфью меня. Он просто замер, не сводя с меня взгляда…
Хватая зеркальный щит, я поднимаю его и направляю против солнца с криком: «ЛОЖИСЬ!»
Я направляю зеркало на высотку.
Солнце отражается от широкой плоской поверхности и бьет прямо в здание. Если в окне кто-то есть, ослепительный свет будет направлен прямо на него. Такой яркий, что рассмотреть цель будет невозможно.
Я не слышу выстрела. Я просто вижу, как пуля вонзается в сцену.
Соломон едва успевает вздрогнуть, не говоря уже о том, чтобы пригнуться за подиумом. Он смотрит на пулевое отверстие, слишком потрясенный, чтобы пошевелиться.
Симона хватает его сзади и утаскивает прочь. Кэл уже схватил Аиду и стащил ее со сцены. Толпа кричит, устремляясь к дальнему краю поля.
Я продолжаю направлять зеркало на высотку, понимая, что вторая пуля может в любой момент размозжить мне череп.
Но второго выстрела так и не произошло. Снайпер знает, что облажался. Он промахнулся, и теперь ему надо убраться подальше прежде, чем копы начнут штурмовать здание.
Я бросаю зеркало и бегу вокруг сцены в поисках Симоны.
Я нахожу ее сидящей на корточках рядом со своим отцом, они оба дико озираются по сторонам, в то время как служба безопасности и полиция Чикаго окружают нас плотным кольцом.
– Кто это был? – кричит Симона с широкими от страха глазами.
– Кто знает, – отвечает Соломон, качая головой.
Глядя на лицо мужчины, я не уверен, что он говорит правду.
Симона
Увидеть Данте Галло, стоящего перед толпой внизу и смотрящего на меня, было худшим сюрпризом в моей жизни.
Я с трудом его узнала – в свои двадцать один он уже был самым крупным мужчиной, которого я когда-либо видела. Теперь он вообще мало похож на человека. Мужчина вырос еще дюйма на два или три и раздался еще больше. Это просто гора мышц, выпирающая из-под натянутой футболки размера XXXL.
Его челюсть стала шире, а на лбу и в уголках глаз поселились морщинки. И это не морщинки от частой улыбки. Кажется, будто он слишком много щурился на солнце.
Но больше всего изменилось выражение его лица. Данте смотрит на меня с чистой неприкрытой ненавистью. Так, словно хочет вскочить на сцену и оторвать мне голову.
Честно говоря, я не могу его за это винить.
Уехав из Чикаго, я не раз хотела ему позвонить.
Если бы мне не было так дурно…
Если бы мне не было так страшно…
Если бы мне не было так плохо…
Я с трудом могу вспомнить, как существовала те девять месяцев беременности.
Все краски мира потухли. Все стало серым, тусклым, пепельным. Я пыталась смотреть фильмы, которые когда-то любила, слушать песни, которые мне нравились, но… ничего не чувствовала.
Я с трудом передвигалась по маленькой квартирке, которую мы с Сервой снимали на двоих в Мейфэре. С таким трудом добиралась до туалета или стакана воды. Мысль о том, чтобы поднять трубку и позвонить, попытаться объяснить Данте, почему я уехала… это было слишком. Я не была на это способна.
А с рождением ребенка все стало только хуже. Мне казалось, что моего сына вырвали у меня, но при этом я думала, что, возможно, с Сервой ему будет лучше. Я была так зла на родителей за то, в какую ситуацию они меня поставили, но чувствовала, что должна дать сестре шанс на счастье – единственный, который у нее когда-либо будет.
Я была так растерянна. И так одинока.
Я жаждала связаться с Данте. Я страстно желала его. Но я знала, что он будет в ярости. Я скрыла от него свою беременность. Я заставила его пропустить рождение сына.
И еще я боялась того, что может случиться, если Данте узнает. Я хотела безопасности для Генри. Я не хотела вводить его в мир криминала и жестокости. Я помнила, как с рук Данте стекала кровь, каким пугающим, каким жутким выглядел он в ту ночь в парке.
И я думала о том, как он разозлится, если узнает о том, что я сделала.
Даже теперь в Грант-парке он выглядит так, словно хочет меня убить. Насколько сильнее мужчина рассвирепеет, если правда когда-нибудь всплывет?
Я не могу этого допустить.
Было ошибкой приехать в Чикаго. Я закончила съемку для «Баленсиаги», и мне стоит уехать в ту же секунду, как этот митинг подойдет к концу.
Именно об этом думаю я, когда Данте вдруг ни с того ни с сего срывается и несется к сцене.
Я подпрыгиваю с места, думая, что он бежит на меня.
Но Данте хватает какое-то большое круглое выпуклое зеркало и направляет его в сторону поля. Делая это, он ревет: «ЛОЖИСЬ!»
Я не понимаю, что происходит, но инстинктивно сажусь на корточки, и так же делают все остальные. Все, кроме моего отца. Кажется, он замер на месте, столь же шокированный, как и я.
Я вижу, как солнце отражается от зеркала Данте, и слышу резкий свистящий звук.
На полу сцены появляется вмятина, как будто с неба только что упал крошечный метеорит.
Мой мозг говорит: «Пуля. Это была пуля».
Все начинают кричать и разбегаться.
Кэллам Гриффин хватает свою беременную жену. Мужчина бледный
