Татьяна Устинова - Мой генерал

– Вот наглая девка, – громко прошептала Элеонора Яковлевна. – Оленька, а ты кушай!

– У нас тут все не слава богу – то один в пруду утонул, теперь второй с лошади грохнулся! Дусечка, я приеду и расскажу тебе! Как ты там, мальчик мой?

При упоминании о “мальчике” у Элеоноры Яковлевны вмиг выросли уши – длинные-предлинные, чрезвычайно любопытные. Оленька вынырнула из своего платка. Геннадий Иванович побрел к выходу. Федор Тучков продолжал жевать. Юля с Сережей перестали шептаться. Сын Павлик так уставился взглядом ящерицы на Веронику, что у нее вдруг покраснели ухо и щека. Валентина Васильна подкинула ему в тарелку свою котлету.

– Нет, солнышко, раньше никак не получается! Как там в Москве? А у нас жара. Ну все. Ну не скучай. Я тебя люблю. Съезди в университет или позвони, потому что у меня практика, а я смогу только в августе, я всех предупредила, но на всякий случай Юрию Ивановичу… Да, дусечка. Ну, целую, мой хороший. Пока.

Вероника нажала кнопку и обвела присутствующих скромно-торжествующим взглядом. Павлик уткнулся в тарелку, моментально слопал подложенную котлету и столкнул на пол Вероникину трубку. Сунулись поднимать сразу все, но Федор Тучков вырвался вперед и первым схватил трофей. Вероника улыбнулась. Оленька тихонько вздохнула. Уши Элеоноры Яковлевны втянулись обратно.

Так, быстро подумала Марина. Вот и ответ на вопрос, который задавал ей Федор Тучков, когда еще пребывал в состоянии кретина и недоумка.

Вероника разговаривала с кем-то под Марининым балконом, и Федор предполагал, что у нее романтическое свидание. Ее “романтическое свидание” осталось в Москве, в университете. Вот так все правильно.

Значит, под балконом с ней был шантажист, а вовсе не любовник. Значит, сегодня утром она тоже ходила не на свидание, а на встречу с неизвестным бандитом, поэтому и соврала, что пришла прямо из дома – боялась. Бедная Вероника.

Нужно придумать, как именно вызвать ее на откровенность, и постараться помочь. Марина сто раз помогала студентам, попавшим в неразрешимые ситуации, – по крайней мере им казалось, что они неразрешимые. Может, поговорить с ее дедом?

Вслед за Геннадием Ивановичем Марина побрела по проходу и вскоре выбралась на волю, оставив позади общепитовские запахи и звон тарелок.

Курить на лавочке возле ореховых дверей она не стала. Решение было принято, а Федор Тучков мог в любую минуту заявиться на эту самую лавочку и изменить ее решение.

Как же так получилось, что лошадь сбросила Вадима, да еще так, что он… погиб? Никого не сбрасывала, а его сбросила! Что за странная и непонятная вещь – судьба?! Откуда она берется и куда утаскивает людей, хоть бы даже в нее и не верящих?

Санаторий был как будто пришибленный – гуляющих почти нет, а те, что есть, унылы и неразговорчивы. Две черные “Волги” и “Скорая помощь” с грязными боками стояли перед крыльцом, почти под портиком с монументальными колоннами в стиле сталинского ампира. Раньше машины никогда сюда не подъезжали.

Марина обошла здание, и ноги сами принесли ее к обрыву, к тому месту, где все случилось. Там еще толпился народ, хотя бедолагу Вадима давно унесли и следов никаких не осталось, кроме утрамбованного конскими копытами песка. Марина заглянула вниз – во-он там он упал, а потом огляделась.

Идеальное место для убийства, сказал кто-то внутри ее. Впереди обрыв, а позади лес. Лошади идут по самому краю. Наверное, катающимся нравится – острые ощущения! Чувствуешь себя лихим казаком из войска Степки Разина, который не боится ни бога, ни черта с дьяволом, скачет себе по кручам, помахивает нагаечкой, насвистывает лихую разбойничью песню!

Внизу лежала Волга, широкая и быстрая, а на той стороне красные горы возвышались почти до неба, и запыленный грузовичок лез вверх, натужно ревел мотором, звук доносился едва-едва, как будто во много раз уменьшенный. Марина знала, что на той стороне пристань, где бабы ведрами продают очень вкусную вишню “владимирку”, бордовую и сладкую, и еще воблу, пахнущую смолой и солнцем, и еще красную смородину – здесь говорят “смороду”.

Идеальное место для убийства, только как? Как убить?! Как заставить лошадь – обученную, смирную, не какого-то там мустанга, как выразился Федор Тучков, – сбросить человека? Испугать? Марина стояла в двух шагах и знала, что никто и ничем лошадь не пугал. Сделать больно? Да, но никто – никто! – не приближался к лошадям.

Из-под горы кто-то поднимался, Марина видела только кепку и равномерно двигающиеся ноги в грязненьких джинсах. Хватаясь руками, человек влез на обрыв и оказался нос к носу с Мариной – худой, жилистый, с загорелым, как будто копченым лицом.

Это он, вспомнила Марина. Он вел под уздцы первую лошадь, когда все случилось.

Человек взглянул на нее, и она, уже решившая, что сейчас непременно его о чем-нибудь спросит, прикусила язык.

Во-первых, человек оказался девчонкой – лет шестнадцати, не больше. Во-вторых, у нее были замученные и очень несчастные глаза.

Она прошла было мимо, но потом оглянулась:

– Курить есть?

Марина торопливо полезла в рюкзак и достала пачку:

– Вот.

Девчонка неловко вытащила сигарету жесткими, как будто негнущимися пальцами и сунула в рот.

– Он ни в чем не виноват, – вдруг сказала она.

– Вадим? – удивилась Марина.

– Да не Вадим, а Мальчик! Мальчик сбросил этою мужика, но он ни в чем не виноват!

– А .. разве говорят, что виноват?

– Нет! Только я же вижу, как на меня все смотрят! Они думают, что это я виновата или Мальчик! Я, может, и виновата, а Мальчик ни в чем не виноват!

– Ну, конечно, нет, – успокоительно сказала Марина, – это просто случайность.

– Да, случайность! У нас конь в жизни никого не сбрасывал! И я! Я же не могла сразу! Да и что я?! Держать мне его, что ль, было?! За штаны, что ль?! Ну не можешь в седле сидеть, или боишься, или, может, настроение плохое, ну тогда и не садись в седло – зачем? А Мальчик виноват! Никто не виноват! А его, может, продадут теперь, а это самый лучший конь!

– Ты успокойся, – сказала Марина, вспомнив своих студентов. – Пойдем на травке посидим. Хочешь?

Девчонка отрицательно мотнула головой, но поплелась за Мариной “на травку” и уселась, по-турецки скрестив босые ноги. Джинсы задрались, и открылись грязные щиколотки.

Марина тоже закурила, искоса осторожно поглядывая на собеседницу. Спрашивать в лоб нельзя. Придется в обход.

– Ты… давно работаешь?

– Как работаю?

– С лошадьми?

– Да я всю жизнь с лошадьми! Я родилась в конюшне!

– Как это?

– Ну так. Маманя меня родила, считай, на конюшне. Она тренером была, а до того наездницей. Знаменитой, между прочим! Сейчас на пенсии, и все равно возле лошадей, каждый день приходит то на плац, то на конюшню! Хитрая – вроде бы ко мне, а сама к лошадям!