Тесс Герритсен - Надежда умирает последней

Вилли нахмурилась, вспоминая содержание телеграммы.

«Дядюшка Сай спрашивал тебя. Намерен ехать Вьетнам гидом. Счастливых хвостов.

Боббо».

– Это было предупреждение, – пояснил Гай, – контора знает про нас, и ее сотрудники находятся сейчас в стране, возможно, наблюдают за нами прямо сейчас.

Вилли с опаской пробежала взглядом вокруг озера. Проехал велосипед, на котором сидела обычная девчонка в панаме пирамидой. На траве лежала влюбленная парочка и тихо секретничала. До чего это все походило на открытку, думала Вилли. Все, кроме тех двоих за деревьями, что наблюдали за ними.

– Если он прав в своем послании, то как мы распознаем их среди других? – спросила Вилли.

– Вот тут-то и загвоздка… – сказал Гай, и тревога в его глазах насторожила ее, – мы не сможем их распознать.

Соглядатаи их всегда были вблизи и всегда были в недосягаемости!

Сианг сидел, притаившись в коляске рикши, и наблюдал за двумя американцами, гуляющими по ту сторону озера. Они шли не спеша, останавливаясь наподобие туристов, чтобы полюбоваться цветами или умилиться ребенком, играющим на траве. Они шли и не подозревали, как легко их можно было взять на мушку и в мгновение ока забрать их жизнь. Он переключился на тех двоих, что следовали за ними на некотором расстоянии. Полицейские, предположил он, охраняют их. Это была помеха, но Сианг мог обойти ее. Рано или поздно возможность представится.

Как легко было бы просто убрать, не труднее, чем навести прицел через открытые занавески. И как жаль, что задание на сей раз было другим.

Американцы вернулись к машине. Сианг вылез из коляски и, встряхнув затекшие ноги, влез на велосипед. Транспорт невзрачный, но зато какой юркий и неприметный. Ну кто будет обращать внимание на захудалого велорикшу в обносках, каких в Ханое тысячи?!

Сианг проследовал за машиной до самого отеля. Одним домом дальше по улице он слез с велосипеда и осторожно проследил за тем, как они скрылись в дверях отеля. Спустя несколько секунд у обочины встал черный «мерседес», из его недр вылезли два агента и последовали за американцами в отель.

Настало время развернуть торговлю. Сианг достал из велосипедной корзины замотанную в тряпку кучку предметов, выбрал на тратуаре местечко потенистее и разложил свое скромное богатство: сигареты, мыло и поздравительные открытки. Затем он, как всякий бродячий торговец, сидя на корточках на соломенном коврике, стал жестами зазывать прохожих. За два часа такого сидения он продал один-единственный кусок мыла, но это было не важно. Его главная задача была – наблюдать. Наблюдать и выжидать. А как всякий хороший охотник, ждать Сианг умел.

Глава 10

В эту ночь Гай и Вилли спали на разных кроватях. По крайней мере, Гай спал. К Вилли сон не шел, она ворочалась и думала про отца, вспоминала тот день, когда видела его в последний раз. Он тогда собирался в дорогу, а она стояла у кровати и смотрела, как он кидал в открытый чемодан одежду. По характеру собираемых вещей она видела, что отец снова пребывал в смертоносных объятиях войны. Защитная жилетка, лаосско-английский разговорник, увесистые золотые цепочки – последнее спасение подбитого летчика от расправы на земле. Здесь также была правительственная бирка, напечатанная на куске материи и украденная у летчика ВВС США.

«Я гражданин Соединенных Штатов Америки. Я не говорю на вашем языке. Непредвиденные обстоятельства вынуждают меня просить вас помочь мне с едой и убежищем. Прошу вас указать мне того, кто сможет поручиться за мою безопасность и возвращение к своим»[8].

Надпись была сделана на тринадцати языках. Последнее, что он упаковал в чемодан, был пистолет 45-го калибра, поставленный на предохранитель. Вилли стояла у кровати, уставившись на оружие, от осознания силы которого у нее по коже прошел мороз.

– Зачем ты опять идешь туда? – спрашивала она.

– Такая у меня работа, крошка, – отвечал он, утопив в чемодане пистолет, – я хорошо делаю свое дело, к тому же это наш кусок хлеба.

– Мы можем перебиться без лишнего куска, нам нужен ты!

Он закрыл чемодан.

– Ты опять говорила с мамой, да?

– Нет, я говорю это от себя, папка, это я говорю.

– Конечно, конечно, малышка.

Он усмехнулся и потрепал ее по волосам, и она снова почувствовала себя папиной дочкой. Он опустил чемодан на пол и широко улыбнулся, как он всегда ей улыбался – улыбкой, неизменно подкупающей и маму.

– Ну послушай, а хочешь, я привезу тебе что-нибудь этакое, какую-нибудь диковинку из Вьентьяна? Может быть, рубин? Или сапфир? Тебе должен понравиться сапфир!

Она пожала плечами:

– Какая разница?

– Что значит, какая разница? Ты же детка моя!

– Твоя детка? – Она подняла глаза к потолку и усмехнулась: – Да разве я когда-нибудь была твоей деткой?

Улыбка исчезла с его лица.

– Мне не нужны ваши капризы, сударыня.

– Да тебе ничего не нужно! Ничего, кроме как летать на своих дурацких самолетах на своей дурацкой войне!

Он не успел ответить, как она, задев его плечом, устремилась к выходу и вышла из комнаты. Спускаясь по лестнице вниз, она расслышала его крик:

– Ты еще всего-навсего ребенок! Когда-нибудь ты поймешь! Подрасти немного, в один прекрасный день до тебя дойдет!..

«В один прекрасный день. В один прекрасный день».

– А я все-таки не понимаю, – шептала она в ночи. С улицы донеслось тарахтение проезжающего мимо автомобиля. Она сидела на кровати и, расправляя рукой влажные волосы, оглядывала комнату. Занавески колыхались паутинкой в залитом лунным светом окне. На соседней кровати спал Гай. Простыня, накрывавшая его, была сбита в сторону, и в темноте поблескивала его голая спина. Она поднялась и подошла к окну. Внизу, на углу улицы, трое водителей-велорикш в обносках сидели, сгрудившись, на корточках в тусклом свете уличного фонаря. Они молчали, сморенные усталостью и ночной тишиной. Она спрашивала себя, сколько их таких, утомленных и молчаливых, блуждало по городу среди ночи. А ведь они считали себя победителями в той войне.

Проскрипели пружины матраса, и она обернулась. Гай перевернулся на спину, скинув простыню на пол. Тайное его обаяние действовало на нее, и она не могла отвести от него взгляда. Она стояла впотьмах, глядя на его спутанные волосы, на поднимающуюся и опускающуюся грудь. Даже пока спал, он улыбался, как будто приснившейся ему шутке. Она подошла и стала гладить его по волосам, и вдруг остановилась – рука ее застыла в нерешительности, пока она боролась с желанием снова прикоснуться к нему. Как давно уже она не испытывала подобного к мужчине, это даже напугало ее – ведь это был первый знак того, что она побеждена, что она готова отдать душу в его распоряжение. Этого нельзя было допустить! Не с этим человеком! Она вернулась к своему месту и повалилась на кровать. Она лежала и думала, до чего это все неправильно, какие они разные. Такими же разными были когда-то ее отец и мать.