Бремя чести - Любовь Бортник
– Прости, но твоя любовь не была ко мне такой сильной, как моя к тебе. С самого начала ты и не заслуживала моего внимания, но я полюбил тебя. А сейчас…Ты окончательно разрушила мой светлый мир, что я видел в тебе. Ты вытащила меня из того мрака, в котором погрязла теперь сама. Ты стала тщеславной, корыстной, честолюбивой и эгоистичной. Что ждёт мою дочь с такой матерью! Это может продолжаться очень долго. Но мой долг, как долг теперь честного и порядочного гражданина своей страны, коим я стал благодаря тебе, чего не скрою и за что очень благодарен, сказать правду, и сделать так, чтобы провинившийся понёс заслуженной наказание. Это дело чести! А честь – тяжёлое бремя, его сможет нести не каждый.
Ален сделал последнее усилие и выдавил из себя слова, причинившие ему глубокую душевную боль.
– Уведите преступницу!
Эта четвёрка подошла к Арабель. Она кричала и отбивалась от них, но они были сильнее. Немного поборовшись с девушкой, жандармы схватили её и повели на улицу.
– Предатель! Предатель! Я любила тебя! С самого первого дня, любила, а ты предал! Дьявол тебя забери, предатель! Пусть придавит тебя к земле гнёт твоего бремени! Пусть лишит тебя самого дорогого! Я не прощаю и никогда не прощу тебя, Ален Жоффруа Д’Амбруазе! – всё, что Ален слышал в последние мгновения, когда мог слышать и видеть свою Арабель.
Глава 26
Не знаю, что лучше – зло ли, приносящее пользу, или добро, приносящее вред.
Микеланджело
В последующие часы, после того, как Арабель навсегда покинула дом Д’Амбруазе, Ален был в смятении. Он то и дело намеревался остановить полицию и сказать, что оклеветал жену, но тут же вспоминал о её предательстве и беспокоился за будущее их дочери.
Он не мог с кем-то поделиться своей тревогой и печалью, никого, кто мог бы его поддержать, не было рядом. Ни отца, что рано покинул земной мир, ни матери, что ушла без особых мук, а теперь и ни жены, что, хоть и была с ним нежна редко, но всегда была рядом.
Лишь маленькая Мадлен давала Алену силы, чтобы жить дальше.
Беспокойством за дочь он оправдывал своё предательство.
Последние часы жизни Арабель провела в башне. В связи с трудным положением в городе, решение о прилюдной казни было отменено. Чтобы меньше морочить голову казнью, в то время как весь город пытается бороться с чумой, Арабель бросили в камеру, где помимо неё находилось больше двадцати человек. Часть их была полуживая, а другая часть – скончавшаяся от чумы.
Несколько часов она просидела в темнице, кишащей разлагающимися трупами, которые никого не волновали. Люди, виновные и безвинные, были словно сброшены в одну яму, чтобы там или сожрали друг друга, или умерли от болезни и голода.
Это было самым простым и быстрым способом избавиться от заключенных. Времени ни у полиции, ни у суда не было на то, чтобы вынести справедливый приговор, а значит те, на кого наклеветали, о ком просто шёл дурной слух, или тот, кто оказался однажды просто не в том месте и не в то время, были равными тем, кто открыто и намеренно убивал, грабил, насиловал.
Когда Арабель бросили в темницу, несколько часов она ещё могла дышать, дышать зловонием, исходящим от трупов, и ненавистью и желанием выжить – от выживших.
Увидев ухоженную мадам, а точнее, так как свет еле проникал в камеру, учуяв её, многие еле сдерживались, как бы не совершить ещё один грех, вдобавок к тем, за которые они тут сидели. Спустя пару часов после того, как Арабель Бланкар попала в камеру, память о ней ушла в никуда. Разъярённые заключенные, голодавшие недели, не побрезговали возможностью набить живот.
Так Арабель Бланкар сгинула в грязной, тёмной, кишащей зловонием камере. Имя её осталось существовать лишь в тех бумагах, в которых она была упомянута как Арабель Д’Амбруазе. Тело же её ещё несколько недель оставалось в камере, а позже его убрали, как и другие тела упокоившихся здесь.
Молодой господин Д’Амбруазе не находил себе места всю ночь, а потому и не ложился спать, и уже на рассвете сидел в своём кабинете. В доме царила абсолютная тишина, и даже маленькая Мадлен не издавала того раздражительного плача, которым будила своих родителей.
После того, как время завтрака прошло, к Алену явился месье Мартен. Мужчина не был настроен враждебно, однако, с высоты своих лет, решил высказать свою точку зрения на всё, что происходило с Аленом.
– …И я покидаю вас не потому, что вижу в ваших поступках бессмыслицу, жестокосердие и глупость. Я оставляю свой пост в силу своего возраста. Вы знаете, что мне тяжело работать одному, решать и свои и ваши дела…
– Честь – это тяжёлое бремя, но я его несу. Я сделал то, что должно было, то, что требовал закон. Разве можно обвинить меня в жестокосердии?
– Теперь я вижу, месье…Да, да… Из всего того, что я сказал вам, вы выбрали жестокосердие, а значит…Человек всегда больше всего опровергает то, что ему присуще более всего, и то, за что ему стыдно. Но теперь вам ни к чему оправдывать себя, да и поздно уже…
– Я не собираюсь оправдываться. Я никогда этого не делал, не буду и впредь. Но кто знает, быть может ей удастся сбежать?! Если она околдовала меня…Меня! Алена Жоффруа Д’Амбруазе! Ей ничего не стоит околдовать стражников, и они выпустят её, и тогда…Тогда она придёт ко мне. Она придёт за отмщением. Мне нужно быть начеку…
– Господин, она не придёт. Она скончалась ещё ночью, или под утро, я точно не могу вам сказать…Но то, что с ней сделали, хуже любой казни…Хуже может быть только увидеть смерть собственного ребёнка…Однако, это причинит душевную боль, которую можно пережить, если постараться, а то, что с ней сделали, как ни старайся, не пережить физически.
– Что ты говоришь, Пьер? Не может такого быть! Её должны сначала подержать в темнице, потом рассмотреть её дело, пригласить свидетелей, вынести приговор…
– Простите, но слова такого влиятельного человека, как вы, имеют больше веса, чем слова сотни свидетелей. Я слышал, что сейчас всех, кто провинился, сажают в
