Семь ночей - Евсения Медведева
– Ладно…
Офис пустел стремительно. Тишина паутиной растекалась по этажам, съедая любимые мною звуки оргтехники, цокот женских каблуков и тихие переговоры сотрудников.
Налил новую порцию кофе, вышел на террасу, вбирая в легкие морозный воздух декабря, и закурил.
Вроде, все прошло как по маслу, а грудь все равно тисками сжата. И мысли… Такие путанные, резкие, как испуганная стая воронов. Я ещё раз осмотрелся, прекрасно понимая, что просто тяну время, и, подхватив пальто, вышел из кабинета.
– Вадим Дмитриевич, домой? – Фёдор открыл дверь авто и, махнув охраннику, шустро занявшему кресло спереди, вклинился в поток.
Город просто сиял от бесконечных паутин гирлянд, вывесок с зазывными распродажами для зевак-туристов. Зима в этом году пришла рано, снег выпал в октябре, а к ноябрю его было столько, что коммунальщики захлёбывались в работе.
Мы, как обычно, на центральном проспекте оказались зажатыми в пробке, поэтому оставалось лишь глазеть по сторонам. Странно… Дел никаких нет, все бумаги подписаны, отчетная статистика закрыта, а внутри все равно растекается обжигающее беспокойство.
Глаз зацепился за толпу девчонок, весело отплясывающих от холода на светофоре. Что за тупость – надевать короткие юбки и чисто символические куртки, которые холодят даже меня! А одна, особо бесстрашная, была ещё и без шапки… В этот момент девушка тряхнула головой, и по спине рассыпались серебристые, покрытые сверкающим инеем локоны, в которых путались резные хлопья снега.
Сердце ухнуло… А ещё недавно спутанные мысли стали обретать абсолютно реальные очертания. Крошка…
С момента той аварии прошло четыре дня, а новостей всё не было. Придорожная Дюймовочка и правда родилась в рубашке, раз пережила самую сложную ночь, находясь под присмотром Герберта Ивановича, вот только в сознание не приходила.
Перед отъездом в город я зашёл к ней на пару минут, сам не понимая, зачем. Просто стоял как истукан и пялился на хрупкую девку без имени и прошлого, что так отчаянно пыталась спастись, бросаясь под колёса моей машины.
Она лежала, как заколдованная принцесса, на лице её не было ни румянца, ни признаков жизни. Мы думали, что та плотная багряная корка на её лице – это месиво рваных ран, но оказалось, что это просто застывшая густая кровь, которую смыли волшебные руки старика Герберта. Ровная, почти прозрачная кожа пестрела тонкими порезами, которые уже затягивались благодаря травяным отварам и чудо-мазям собственного производства, но жизни в ней всё равно не было. Еле дышащая. Спящая. И на удивление красивая.
С одной стороны, мне хотелось оттянуть тот момент, когда от тупого созерцания этой Крошки придётся перейти к делу, но с другой стороны, на душе поселилась какая-то новая, доселе неведомая и чуждая мне эмоция. Она, как роза в хрустальной колбе, была только у меня… Просто была.
– Вадик, что ты несёшь? – рыкнул я сам на себя и шлёпнул по кнопке, чтобы поднять наглухо тонированное стекло и избавиться от взглядов водителя и охранника. Достал телефон и набрал мою помощницу по дому.
– Клара Ивановна? Как дела? – сам не зная, в который раз задал я этот вопрос.
– Дышит, Вадим Дмитриевич. Вчера Герберт Иванович привозил гинеколога для осмотра, а сегодня весь день колдует с какими-то капельницами. Быть может, позже будут новости? Вам сообщить, когда врач уедет?
– Нет, Клара, – прошептал я, смотря на современную высотку, в подземный паркинг которой мы въезжали. – Сегодня я дома.
– Хорошо.
– С наступающим, Клара.
– И вас, Вадим Дмитриевич, – было слышно, как обычно сухая и максимально сдержанная женщина улыбнулась, роняя скупые эмоции. – Желаю вам в этом году море нового, интересного и необычного!
Я отбил вызов, убрал телефон во внутренний карман пальто и откинул голову на спинку. Растирал ладонями лицо, пытаясь содрать дурацкую настырную мысль, что необычнее безжизненной и безымянной девушки в моём доме уже просто быть ничего не может. А почему безымянной? Пусть будет Крошкой.
«Как ты там, Крошка?» – с этой мыслью я вошел за охранником в лифт.
На автомате выбрал нужный этаж, а после перезвона колокольчиков замер у двери.
Что с тобой? Соберись, Вью́ник…
– Вадюша! – дверь распахнулась за мгновение до того, как я коснулся картой магнитного замка. Теплые женские руки опутали мою шею, а щетина запуталась в каштановых волосах жены.
– Привет, – я улыбнулся и впился в мягкие женские губы.
Нина взвизгнула от возмущения и поспешила втянуть меня в квартиру, чтобы не устраивать, как она говорит, театр на глазах у обслуги. А когда дверь хлопнула, то вновь прижалась и холодно ответила на мой поцелуй, туша тем самым ещё недавно разгорающееся внутри меня пламя. Губы её были напряжены и опять на вкус – как горькая айва с запахом бабушкиных духов «Красная Москва». Дёрнулся и машинально стёр следы этой отвратительной помады со своих губ.
– Ну что ты? – она отошла от меня и стала поправлять смявшуюся рубашку и расслабленный галстук. Ненавидела она это… Всегда стирала следы неидеальности, уродства и беспорядка.
– Опять эта помада… – бросил на пуф сумку с лэптопом, снял пальто и отработанным жестом повесил его в шкаф, нарочно забыв закрыть дверцу. Нина вздохнула, поправила лацканы кашемира, стряхнула капли подтаявшего снега и закрыла глянцевые створки.
– Ты придираешься, Вадюш, – она шла следом, звонко цокая каблучками по каменному полу, по пути поправляя живые цветы в вазах. – И ничего она не пахнет твоей бабушкой.
– Ты-то откуда знаешь? – я улыбнулся и вошёл в свой кабинет, где мог жить вне её правил. Распахнул дверь на террасу, впуская свежий воздух в жаркую квартиру. Нина застыла в пороге и мгновенно обхватила себя руками, ёжась от сквозняка. Ненавидела она холод, оттого и дома была мини-Сахара, а я дышать не мог здесь. Как гриппозный, вечно хлюпал носом, перебиваясь спреями, чтобы суметь поспать хоть пару часов в этой безжизненной пустыне.
– Сегодня семейный ужин, ты же помнишь?
– Да, только в душ схожу.
– А какой сегодня день, помнишь? – смущенно прошептала она.
– Помню, – когда я сдёрнул галстук и подцепил верхнюю пуговицу сорочки, Нина опустила глаза, а через мгновение и вовсе зацокала прочь.
– Родители уже скоро приедут, Вадюш. Не задерживайся…
– Хорошо.
Скинул вещи на диван и пошёл в душ, чтобы смыть это оливье из мыслей и бредовых ощущений, а когда вышел, то бархатный диван вновь был пуст… Не знаю, почему, но сегодня все это – привычное и обыденное – цепляло наждачкой по живому. Наверное, поэтому я надел не опостылевший за рабочую неделю костюм, а простую белую футболку и джинсы. Вышел из кабинета прямо босиком и направился
