Француаза Бурден - Хрустальное счастье

Она протянула дрожащую руку к ночному столику, чтобы взять стакан с водой, которую выпила одним глотком. Да, она противостояла, врала, глотала боль, предала одного, чтобы не предать другого. И она свято верила, что таким образом спасет всю остальную семью! Но Шарль не сказал еще своего последнего слова, увы. Они вернулись в Париж, снова завладели особняком на авеню Малахов, снова зажили с грехом пополам. Шарль скрывал свою ненависть к вдове Эдуарда, этой несчастной Мадлен, которая не смогла удержать своего мужа, и также к детям Эдуарда. Мари, старшая, тем не менее, скоро снискала его расположение, так как была единственной девушкой, и он был обязан ее защищать. Готье, младший, был столь ничтожным в то время, что Шарль не проявлял к нему никакого интереса. Алену, напротив, он годами противостоял. Бедный Ален! Его независимость, его юношеское стремление жить в Валлонге и выращивать оливки, нежелание учиться — все раздражало Шарля. Дядя и племянник были друг другу отвратительны, и Кларе пришлось быть судьей еще один раз.

— С меня хватит, хватит, Господи! — молила она.

Но отныне не верила в этого Бога, который позволил ей похоронить обоих сыновей. Так как Шарль умер шестнадцать лет спустя, глупым образом сбитый автобусом на бульваре Сен‑Жермен. Когда он был в расцвете славы. В расцвете карьеры адвоката. Мэтр Шарль Морван‑Мейер, так как он добился добавления фамилии Юдифи к своей, чтобы его сыновья никогда не забыли мученичества их матери и сестры. А может быть, чтобы дети Эдуарда и его не носили абсолютно одинаковых фамилий.

С тех пор это были две различные ветви: Морваны и Морван‑Мейеры. Готье, следуя за своим отцом и дедом, выбрал хирургию. Винсен, что очевидно, предпочел право. Они все выросли, и ничего не знали о той страшной истории, пока Шарль на смертном одре во время агонии, которая продлилась два дня, не собрал своих сыновей и племянников. И в момент ясного ума и памяти не заговорил с ними. О, Клара прекрасно знала, что он это сделает в один прекрасный день, даже если это будет его последний день, и, увы, у нее не было никакой возможности помешать ему. Что он им сказал, что именно он знал? Какая правда стала жестоким ударом для пяти молодых людей? Имел ли он смелость признаться, что был убийцей Эдуарда? Ради памяти о Юдифи он хотел поведать своим сыновьям, что их мать умерла не потому, что была еврейкой, но только потому, что была слишком красива и что да, конечно, он за нее отомстил. Ужасная история, не все главы которой были известны Кларе. Был ли Эдуард причастен к аресту Юдифи? Ибо он не просто завидовал Шарлю, он его ужасно боялся.

Ради Клары ее пять внуков соблюдали пакт о молчании. Никто из них и словом не обмолвился об откровениях умирающего Шарля. Но они отдалились друг от друга. Всем им удалось добиться чего‑то в жизни, даже Алену с его невероятным выращиванием оливок, потом они создали семьи, родили наследников. И вот горе снова постучалось, несправедливое и слепое, унеся Филиппа в могилу. Почему он, невинный ребенок пяти лет? Почему в Валлонге, на который несчастье не переставало обрушиваться?

Тихий стук в дверь заставил Клару отвлечься от мрачных воспоминаний.

— А, это ты, — вздохнула она, увидев Алена.

Он приблизился к кровати своей мягкой, бесшумной походкой, положил охапку лаванды к ногам бабушки.

— Как они там? — спросила она у него.

— Готье держится, а Шанталь обессилена. Что касается мамы…

Никогда Алену не удавалось уважать свою мать, и даже делать вид. До своего последнего вздоха он будет питать к ней неприязнь из‑за того, что она позволила Шарлю ими командовать. Мадлен и правда была избавлена от своего родительского долга, выбрав роль несчастной вдовы после самоубийства мужа, и она находила нормальным, что ее деверь взял на себя роль отсутствующего отца.

— Да. Я представляю, — вздохнула Клара. — У Мадлен хорошо получается только охать и есть.

Она действительно потолстела и говорила плаксивым голосом, постоянно критикуя как Мари, так и Алена, потому что в любимчиках у нее ходил только Готье. Мадлен должна была на самом деле страдать из‑за потери своего внука, но никто не собирался ее успокаивать, это было очевидно.

— Я хочу, чтобы ты встала, — сообщил Ален, наклонившись над ней.

Прежде чем Клара успела возразить, он подхватил ее. Одной рукой взял за талию, другой под коленями, без труда поднял и поставил на коврик.

— Обопрись на меня, если хочешь, сделаем несколько шагов.

— Но что с тобой происходит? — возразила она, возмущенно.

Резким жестом она одернула свою длинную ночную рубашку.

— Я не инвалид!

— Но ты им станешь, если останешься лежать в кровати. И к тому же ты не больна.

— Нет, но мне так грустно, Ален…

— Всем грустно в этом доме. Если сломаешься ты, то они все рухнут один за другим.

— Но не ты?

— Ничего не могу сказать.

Он отвел бабушку к окну, где они оказались лицом к лицу.

— Это я пытался вернуть его к жизни, — сказал Ален бесцветным голосом. Возможно, что… Словом, я сделал все, что мог. Я знаю, как поступают. Я не мог поверить, что… Извини меня.

Он нежно взял ее руки, принудив пройтись до другого окна.

— Не извиняйся, — сказала Клара. — Мы можем об этом поговорить. И не бери на себя ответственность.

— Я хотел научить его плавать, но пять лет это еще мало! Он завидовал остальным, и он должен был попробовать тайком.

— Ален…

— Мне нужно это кому‑то сказать! Это я их научил. Каждого из них. Сирила и Виржиля, Лею и Тифани, Лукаса и Поля… Я люблю их всех…

— Я знаю.

— Я не могу спать, я вижу только его лицо, я…

— Ален!

Сухой тон Клары удивил его настолько, что он наконец замолчал. Она внимательно его разглядывала.

— Тебе не с кем поговорить, дорогой? Ты один в том, что касается этого?

Она обняла его за шею, и он так сильно и резко к ней прижался, что она пошатнулась.

— Клара, — вздохнул он, — я не могу вынести, что он так умер!

Она держала его крепко, голова его лежала у нее на плече. В определенные моменты они все называли ее по имени. У Алена приступы нежности были очень редки, она посчитала, что ему плохо. Но кто заботился о нем? Он приехал один в это поместье, когда ему было всего семнадцать лет, и он боролся с необработанными землями, не требуя ни от кого помощи. В его характере, подозрительном, чрезмерно сильном, она узнавала себя саму.

К моменту, когда он отстранился от нее, стесняясь уйти, она отпустила его и пошла одна.

— Ты прав, мне надо двигаться. Оставаться без движения в моем возрасте равнозначно смерти.

Дойдя до конца комнаты, она круто развернулась.