Трейси Гузман - Райская птичка

Томас задумчиво покивал.

– Ваш приезд открывает мне новую возможность. Что, если я нарисую ваш портрет? Семейный, я имею в виду.

– Я не уверен, что…

Томас не дал Нильсу договорить:

– Вы обяжете меня, сэр, уверяю вас. Нельзя же без конца писать один только этот идиллический пейзаж. Березы, тсуги, чайки да вальдшнепы, лодки, снующие туда-сюда по озеру… Честно говоря, я с ума схожу.

Фелисити рассмеялась и поспешила сказать свое веское слово, прежде чем муж успеет возразить:

– Мы будем рады. Очень мило, что вы предложили. Как интересно!

– Вы могли бы оставить рисунок себе. Кто знает? Быть может, однажды он будет чего-нибудь стоить. Разумеется, столь же вероятно, что он не будет стоить ровным счетом ничего.

Элис видела, что отец взвешивает все за и против (первую колонку, вероятно, пополнила угроза в течение четырех недель расхлебывать гнев жены, в случае если он отклонит предложение Байбера), и удивлялась, почему он сомневается.

– Если вы будете рисовать нас всех вместе, почему бы и нет, – решился наконец Нильс. – С Элис, нашим начинающим орнитологом, вы уже познакомились. Ей четырнадцать, и осенью она переходит в девятый класс. А это Натали, наша старшая. В следующем месяце она начнет обучение в академии Уокер.

Элис только сейчас обратила внимание на то, что за время их беседы сестра ни разу не подняла головы, якобы увлеченная книгой, которую читала. Странно, если учитывать, что Натали давно привыкла быть в центре внимания. Она выглядела как новенькая кукла за блестящим витринным стеклом. Ее внешность толпами выманивала за порог неотесанных юнцов, каждый из которых почитал за честь исполнить какое-нибудь ее поручение: принести лимонаду, если Натали было жарко; раздобыть свитер, если она зябла; прихлопнуть муху, которая, не устояв перед ее неземным притяжением, подлетела слишком близко. Элис шагала в первом ряду ее обожателей: подражала ужимкам Натали перед зеркалом, когда оставалась одна; с тайным ликованием принимала ее обноски и жаждала перенять хотя бы малую толику беззастенчивой импульсивности сестры. В миловидности Натали была сила. Даже теперь, безразличная и вялая после нескольких недель поисков подходящего колледжа, во время которых ее укусила какая-то загадочная муха, она была ярким солнцем, звездой, вокруг которой все они вращались. Тот факт, что Натали не пыталась очаровать Томаса Байбера и даже замечать его не спешила, удивлял Элис. И еще удивительнее было то, что ни отец, ни мать не укоряли Натали за грубость и не настаивали, чтобы она поздоровалась. Томас же, со своей стороны, точно так же игнорировал Натали.

– Ау, Томас, ты здесь? Это Элис, – она постучала громче. Скользкая ручка повернулась у нее в ладони, и дверь со скрипом отворилась. – Томас?

Отец качался в лодке посреди озера. Натали отклонила ее предложение побросать в воду гальку, надела купальник, собрала ланч и сказала, что идет на городской пляж и компания ей не нужна. Мать пошла к подругам поиграть в бридж.

– Томас?

В глубине домика что-то заскреблось, и вот на пороге появился он. Выглядел он так, будто спал: опухшие глаза, отпечатки в виде маленьких полумесяцев на щеке, темные волосы спутаны – хотя меньше получаса назад Элис видела, как он вносил в дом бумажные пакеты.

– Ты ужасно выглядишь, – сказала она.

Томас улыбнулся ей и провел рукой по волосам.

– Элис. Какой неожиданный сюрприз.

– Я не вовремя?

– Брось. С чего ты взяла?

– Где Нила?

Элис привязалась к собачонке и носила в карманах объедки на случай, если вдруг встретит ее. Натали же, напротив, звала Нилу не иначе как злобной шавкой. «Она укусит тебя, если не будешь осторожной», – говорила она Элис. «Не укусит. Ты ревнуешь, потому что я ей нравлюсь». – «Это не помешало ей оторвать кусок от Томаса, а ведь он – ее хозяин». – «Я тебе не верю». – «А стоило бы, – Натали ухмыльнулась. – Я видела шрам».

Томас повернулся и пошел в главную комнату домика.

– Подозреваю, что Нила отправилась в гости к друзьям.

Его голые ступни оставляли следы в мелкой пыли на полу, и Элис шла по ним.

– Чертов мел, – сказал Томас, – пыль от него по всему дому.

– Над чем ты работаешь? Можно посмотреть?

– Не уверен, что картина готова для показа публике, но, если ты настаиваешь, пожалуй, могу устроить тебе предварительный просмотр. Стой тут.

Томас принялся перебирать стопку полотен на мольберте у окна, из которого открывался вид на озеро. Остановившись на одной из картин, он взял ее за края, прошел обратно через всю комнату, сел на старый бархатный диванчик и похлопал по подушке рядом с собой.

Обивка дивана цвета темного шоколада пошла пятнами, а местами и вовсе истерлась, по углам были растыканы большие вышитые подушки. Несмотря на обветшалое состояние, диван сохранял тень изящества. Та же тень лежала на всем, что жило в комнате. Чудесные книги в потрепанных переплетах, с плесенью на страницах; старинные напольные часы с потрескавшейся дверцей и звучным боем, который отмечал каждую четверть часа; дорогие на вид восточные ковры с оборванной каймой, – все это уже почти рассыпалось в прах, но было совершенным, как совершенно все то, что выглядит в точности так, как вам представляется правильным. Коттедж Рестонов, для сравнения, будучи в три раза меньше по размеру, был обставлен так, будто им владели спортсмены, хотя это было далеко от истины. Этот дом похож на Томаса, решила Элис: грустный и не без изъянов, но настоящий.

Она устроилась на диване рядом с ним, подобрав под себя ноги. Он развернул полотно, чтобы ей было видно. Это был меловой набросок пляжа под городом, увы, без птиц. Элис узнала контуры тсуг на фоне неба и береговую линию, которая начиная с определенной точки заворачивалась назад навстречу самой себе. Но, хотя она не раз видела эти места, работа Томаса сделала их незнакомыми. Пирс был обозначен темными, режущими штрихами, деревья торчали безлистыми, обугленными шпилями, а вода, казавшаяся сердитой, пеной разбивалась о скалы и налетала на берег.

– Почему ты так нарисовал? Страшно смотреть.

– Я должен поблагодарить тебя за то, что ты готовишь меня к критике. Так и задумано, Элис.

– Этот пляж красивый. Он выглядит вовсе не так.

– Но ты его узнала.

– Да.

– Ты узнала его, хотя он тебя пугает, кажется тебе темным и уродливым. Так, может быть, эти особенности всегда были присущи ему, просто ты предпочитала их не замечать. Ты не видишь уродства, потому что не хочешь его видеть. В этом состоит задача художника: заставлять людей смотреть на вещи – не только на вещи, но и на людей, и на места – так, как они никогда бы сами не посмотрели. Обнажать то, что спрятано под поверхностью.