Людмила Сурская - Курсантки

— Пупсик, ты с одну её ногу. Куда тебя курам на смех занесло. Твоё счастье, если вылетишь в трубу.

Укол был точен. Мой рост того, подкачал. Я, конечно, совсем малость расстроилась и не произвольно надулась. Сразу вспомнила, как меня уговаривали не лезть в эту кашу, а я твердила, что у меня своя голова на плечах. Сашка тогда хихикнул. Мол, своя- то своя, но с дыркой. И вот сейчас мой чудный братик на больную мозоль наступил. Я и сама уже думала ни раз об этом, но отступать поздно. А после его таких провокационных слов выход один — не киснуть и прорываться вперёд. Пятиться назад пустое дело. Смотря на выдохшихся рядом с нами ребят, мы храбрились, стараясь держать хвост пистолетом. Хотя хорошо себе представляли, поднеси к тому пистолету зажигалку и мы вылетим, как барон на ядре в небо. Нет, так не пойдёт, — одёргиваю я себя, — совсем панические мысли. Не зря же во все времена считалось, что женщины сильный пол! Вот это по-нашему.

— Женщины не сдаются, они только наступают. — Бодрит нас Лена.

— Я б сдалась, — ворчит Маринка, — если меня на руках всю жизнь носить будут.

— Не вали всё в одну кучу. Мы о другом.

Честно сказать, мы злились на себя, на весь свет. Хотелось откачаться от всей этой военной затеи. Принять ванну, натянуть кружевную рубашечку и лечь спать. А проснувшись понять, что мы далеко от этого военного бреда.

— Подъём! — рычит взводный.

Принесла его нелёгкая. Мы безропотно повинуемся.

3

В комнате нас было пять. О Лене я уже рассказывала. Маринка, хрупкая, красивая с каштановыми волосами, карими глазами, точёными руками, похожая на королеву красоты в плюсе с манекенщицей. Глаз не отвести. Красивее лично я не встречала. Первое чувство — восхищение. Это уже чуть- чуть попозже начинает глодать зависть или какая — нибудь ещё дрянь. У кого по-доброму, а у кого-то и нет, но тут уж, как говорится, кому мать природа чего отстегнула… Она с гордостью вышагивает на тонких шпильках, с удовольствием демонстрируя свои стройные ножки из-под коротко подогнутой форменной юбки. Видя её, мужской пол, крутит носом и чешет с остервенением за ушами. Стараясь втянуть в себя животы и выпятить грудь, они стремятся все походить на Терминатора в плюсе с Чёрным тюльпаном. Смехопанорама с нашими мужиками. Только Маринке это без надобности. Она, ловя восхищенные взгляды мужчин, презрительно кривя красивые алые губки и поглядывая на них из-под пушистых ресниц, проходит мимо и не отвлекается на глупости не достойные её красоты. Не смотря на то, что сломанный ноготь может испортить ей настроение, форму она носила как королева мантию. Но вот обувь… Без шпилек она не боец… Её упорное не желание обуваться в берцы кончилось тем, что шнурки она шнуровала под личным контролем командира взвода. Не по собственной инициативе проявляющего такую щепетильность взводного, конечно. А после её пылкой пробы доказать начальнику курса, что на шпильках ей гораздо удобнее и она комфортно в строю в них себя чувствует. Исповедуя принципы демократии её выслушали и приставили личный контроль. Для порядка. Но скисшая от такого пресса девчонка вскоре взбодрилась. Маринке какое-то время чудно удавалось выходить из общежития, как положено по уставу и в автобусе ловко переобуваться в модельную обувь на шпильки, пряча ботинки в пакет. И ей довольно-таки долго сходило всё с рук, пока начальник курса, майор Богуш, не поймал её самолично. Приехавший с проверкой в учебный корпус майор, прошёлся в перерыве по коридору. Он онемел, когда глаза профессионально выхватили из группы студентов шедших мимо него, курсантку в болтающемся ярком шарфике на шее, десятисантиметровых шпильках на ногах и подвёрнутом почти до колен камуфляже. К тому же заколотыми сверкающими всеми цветами радуги брошками закатанные рукава её не заметить просто было невозможно. Да у него в глазах потемнело. Такого издевательства над формой ещё не видел свет. Поправив челюсть, он пришёл в себя. И, естественно, с ходу пошёл в атаку.

— Минуточку, что за дела? Курсант Браун, ко мне. — Громыхнула зычная команда под старинные своды чего только не видевшего университета.

Курсантка от испуга присев, через минуту оправилась и, задрав носик, сверлила его насмешливо недовольным взглядом. С Маринкой беседовали при всех и отдельно. И там и там солидно. В общем, промыли мозги на весь водопровод. Для двадцатидевятилетнего майора это был первый курс. Двадцатипятилетнего капитана командира взвода Тарасова тоже. Мужики переживали. Как оно будет… А тут ещё сюрприз — набор девчонок. Хоть головой колотись об стену, хоть стреляйся. Баба в форме и с ружьём гиблое дело. Взводный воизбежании беды переселился жить в общежитие. А ведь в недалёком прошлом, всего-то несколько месяцев назад, безумно радовался такому удачному переводу в институт. И бац! Дохвастался… Угодил прямиком в эту дурацкую бабью ловушку, которой по всем прикидам не должно было быть. Начальник курса и тот дневал и ночевал там. Ему теперь частенько было не по себе. И жутко курсовому было не от фильмов ужасов, а от доморощенных ужастиков с косичками. Что не день, то сюрприз и один хлещи другого. Кто б ему рассказал, что из формы можно такое выделать… "Тоже мне мадам Шанель", — бегал он по ставшему узким кабинету. "Как снег на голову такой променад. Шла словно по подиуму. Та ещё штучка…" А Маринка, обливаясь слезами, натянула берцы и спрятала стройные ноги под камуфляж. На самое дно сумки лёг шарфик. Все брошки забрал курсовой, сказал для музея.

Очень трудно было привыкнуть солидно, не спеша ходить. Мы летали по коридорам, ища кабинеты и аудитории. От нашего лёту были и пострадавшие. Как водится, непременно приспичит в кого-нибудь втараниться. Особенно прыткой была Маринка. — Прошу прощения, — лепетала она уставившемуся на неё с любопытством офицеру. Тот пялился на курсантку, как на восьмое чудо света и искал сигареты в кармане. Ей воспитательного процесса доставалось больше других. Причём от всех категорий воспитателей. Её возвращали с нравоучениями на исходную позицию и заставляли топать вновь, уже спокойно и приветствуя старшего по званию. Надо отдать должное, Марина не устраивала истерик. Она внимательно выслушивала и, стараясь придать своему лицу вписывающее в момент выражение, покорно выполняла требования старших. Весь вид её просто кричал: "Надо пройдём ещё, велика важность!"

Ну вот, о двух девочках я рассказала, третья я — Ира. Невысокая, хрупкая. Ни тёмная, ни светлая, серединка наполовинку, серые глаза и маленький ротик завершают мой портрет. А ещё Вика с Наташей. Наташей оказалась как раз та, что карябала сумкой плац. Как брат мой не скажет — три клопа. Если у нас с глазастой, тёмненькой Викой ещё какой-то боевой дух присутствовал, то Наташка, последняя в нашей бабьей коробке, с трудом державшая автомат и скорее не туловищем, а грудью, не шла в строю, а моталась под его тяжестью. Взводный, выбившись из сил, и простонав своё:- За какие мне это грехи…,- повесил её оружие через своё плечо и шёл рядом. Отсчитывая ей шаг: — Раз, раз… Раз, два, три. Но её ноги на раз и три всё равно петляли. Было видно, что взводный вот — вот взорвётся и сгорев кончится… Маленькая, беленькая, с голубыми, как чистое небо глазами, ротиком земляничкой и приличной грудью, она напоминала ангелочка. Только по сосредоточенному лицу взводного было похоже, что мерещилась она ему чертёнком с рогами и хвостом и ни кем другим иначе.