Дарья Плещеева - Береговая стража

Тут Федька вдруг сообразила, что музыка того дуэтного танца не в голове у нее звучит, а где-то снаружи.

Она остановилась. Танец в голове угас, растворился, а музыка звучала — именно так, как в репетиционном зале, когда танцмейстер подыгрывает артистам на скрипочке. Но и мелодия исчезла, а Федька осталась гадать, что это был за дурман и не сбредает ли она от любви потихоньку с ума.

Лучшее средство от безумия — размышления о делах простых, но важных. Лучше всего — о деньгах. Федька стала считать в голове, сколько ей нужно на ближайшее время — и вспомнила кое-что неприятное: придется заплатить Веберу из тех денег, что даст Шапошников, и купить его молчание. Иначе донесет театральному начальству — и весь заработок уйдет на штрафы.

Она явилась в жарко натопленную комнату, взошла на возвышение и уселась на топчан — ждать живописца. Музыка трепетала в ней, вдруг звучали в голове целые фразы — и улетучивались. И вдруг в окно ударил солнечный свет! Он так редко являлся петербургской зимой — и именно теперь, словно бы нарочно — обрадовать душу, вселить надежду… Федька улыбнулась солнцу, доверяясь ему, и ожидание жарким облачком окутало ее, опалило щеки, прибавило блеску глазам.

Шапошников пришел задумчивый, велел ложиться в позу и без лишних слов взялся за дело. Он малевал быстро, уверенно, однако морщился — что-то ему не нравилось, получалось не задуманное, а совсем иное.

— Нет, — сказал он. — Сегодня моя муза в отпуску. Хватит. Одевайтесь. Да не пугайтесь вы, сударыня, уплачу, как за два часа.

— Благодарю, сударь, — быстро сказала Федька, подхватывая с пола шлафрок. Если сейчас же убежать — то можно успеть к уроку, а это просто замечательно!

— Погодите! — окликнул живописец, когда она уже была у двери. — Есть к вам одно дело. Когда сумеете услужить — будет хорошо заплачено.

— Сумею, — твердо сказала Федька.

— Служит у вас в береговой страже Семен Званцев.

— Да.

— Что за человек?

— Ну… хорош собой… способности имеет… пьет мало… — принялась перечислять Федька.

— Вы, должно быть, добрая душа? — вдруг спросил Шапошников.

— Отчего?

— Оттого, что говорите о товарище лишь хорошее.

— А как иначе? — удивилась Федька. — Коли у него есть пороки — так это наше дело, мы сор из избы не выносим.

— Так. Сей Званцев живет с купчихой.

— Живет — так ведь нет указа, чтобы фигурантам с купчихами не жить!

Шапошников засмеялся.

— Кто купчиха — знаете? Да не бойтесь, сударыня, ничего плохого я ни ей, ни ему не сделаю.

— Знаю, — подумав, ответила Федька. — Фекла Огурцова. Только она не такая, как все купчихи, она в театрах бывает и наряжается модно. Сенька сказывал — заставляла его книжку читать, а он, поди, со школы и буквы-то позабыл.

— Она вдова?

— Вдова, конечно, и богатая.

— И в дворянские семейства вхожа?

— Вот уж не знаю… — Федька задумалась. — А что? Для того-то и наряжается, как модная картинка!

— Как бы мне узнать, с кем из знатных госпож она приятельство водит?

— Я могу у Сеньки спросить.

— Спросите, сделайте милость. Пусть все, что знает про ее знакомцев, выложит, обоего пола. Да только деликатно, тонко…

— Это как?

— Так, чтобы даже не задумался, что это вы неспроста. Придумайте…

Очевидно, Федькина рожица изобразила уж слишком великое недоумение. Шапошников пришел на помощь:

— Скажите, что видели-де ее с кавалером и дамой, хотите знать, кто таковы. Пусть он переберет всех, кого у нее встречал, а вы ему: не тот да не тот. И запоминайте прозвания!

Увидев, что Федька все еще в растерянности, Шапошников опять подсказал:

— Кавалер-де с вашей соседкой замечен, а она девица благонравная и хочет знать, доподлинно ли тот, за кого себя выдает.

Эта интрига Федьку устроила. Но ей не понравилось, что живописец, натура возвышенная, так легко придумывает всякое вранье.

В береговой страже врали немало. Артистически врали — когда нужно было изобразить покалеченную ногу и избавиться от репетиции. Гениально врали — объясняя свое отсутствие на спектакле и спасаясь от штрафа. Но это была обычная война подчиненных с начальством, в какой-то степени ритуальная. А поручение Шапошникова Федьку смутило — некая третья сторона вторгалась в театральные дела, и было неловко врать тому, кто не начальство, а вроде бы свой, в береговой страже служит.

— Все сделаю, как велено, — пообещала Федька, — только дайте мне грифель и бумажку.

— На что они?

— Сразу, как услышу, прозвания записать. Не то забуду.

— Разумно. Вам, стало быть, очень нужны деньги…

— Да, сударь.

Федька уже не знала, как поскорее отвязаться от живописца.

— Я наблюдаю за вами. Деньги вам нужны не для себя, — вдруг сказал он. — Вы, сударыня, кому-то помочь собрались, выручить из беды. Любовник ваш проигрался? Или подруга оказалась с прибылью?

— Ни то ни другое, сударь. Вы простите, я в театр спешу. Коли вы изволили меня отпустить, так я еще на урок успею.

— Скажите, на что деньги, — и я вам их дам.

Федька даже немного испугалась — так он это произнес.

— Я скажу… скажу вечером… — еле выговорила она.

— Сейчас никак нельзя?

Федька задумалась — мало ли какие сюрпризы поднесут ей в театре? Вдруг полицейские сыщики изловили убийцу? Вдруг сам Санька до чего-то додумался и прислал с Малашей записочку?

— Вечером, сударь. И я потом эти деньги отработаю!

— Отлично. Еще вопрос — есть у вас любовник? Не спешите с ответом. Я знаю, театральные девки живут с надзирателями, с богатыми господами, при этом не забывая музыкантов из оркестра, если те хороши собой. Богатого покровителя у вас нет — а кто есть?

— Есть такой же нищий плясун, как и я! — отрубила Федька и выскочила было за дверь, но следующий вопрос настиг ее на лету:

— Он вас любит?

— Да!

С тем Федька и убежала — красная, как свекла.

День начался дивно. Музыка — та самая, солнце — неслыханный дар небесный, внезапные расспросы Шапошникова о любви — и его взгляд, пронизывающий и тяжелый. Этот взгляд вызвал в обычно миролюбивой Федьке отчаянное желание сопротивляться. Причудливый живописец посягнул на ее любовь! Если бы не деньги — она б так ответила, что он бы, Шапошников, стоял сейчас краснее свеклы! Она знала, как надобно отвечать, — при ней не только дансерки, но и фигурантки давали отпор наглым обожателям. Взгляд был гадкий — словно бы Шапошников спрашивал: а за сколько червонцев откажешься от своей любви? Я, может, и платить-то не стану, но любопытно!

То, что пришлось защищать право любить нищего фигуранта, и музыка впридачу… Словно бы ей свыше знак подавали: ты, фигурантка Бянкина, теперь на верном пути! Натянулась между двумя сердцами струнка — ступай по ней, не бойся, ибо начались чудеса!