Глянцевая женщина - Людмила Павленко
Он не ошибся. Лицо актрисы стало меняться. Именно лицо, а не просто его выражение. Приподняв чуть выше подбородок, она смотрела прямо перед собой. Глаза ее, казалось, меняли цвет — из серо-зеленых становились светлыми и холодными, точно весенние льдинки. Губы сжались, а впадинки на щеках увеличились, придав живому человеческому лицу неестественность лепки мраморной статуи.
— Я не похожа на Лепницкую, — заговорила она низким, чуть приглушенным голосом, — но я добьюсь полного сходства. Тогда посмотрим, кто кого. Она думает — я в ее власти. Ошибается. Она не любит никого. Но я заставлю ее ползать на коленях передо мной. Я ей припомню все обиды, все унижения. Она считала меня слабой и безвольной. Но мы еще посмотрим, кто сильнее.
Актриса внезапно замолчала. Затем лицо ее вновь начало меняться в обратном порядке — так, словно кто-то моделировал в компьютерном изображении фоторобот исчезнувшего человека. И вот оно приняло свое привычное выражение. Актриса глубоко вздохнула.
— Не могу долго находиться в этом образе. Боюсь даже минутного слияния с ним. Вы понимаете меня? — спросила она Чудина.
Ее зритель кивнул.
— Я боюсь заразиться эгоизмом. Я сдираю с себя все то грязное, мерзкое, что прилипает к нам в процессе жизни. Сдираю — и не могу содрать. Скажите, кто так устроил этот мир? Зачем?.. — Она немного помолчала. — Я вам скажу сейчас что-то такое, чего нельзя вообще-то говорить. Это хранят в себе. Но иногда… Так вот. Это случилось много лет назад. Моя мать умирала. И однажды, очнувшись, она вдруг спросила меня: «Так это что — спектакль такой? Мы играем спектакль? И мне в нем дали роль старушки с палочкой? А ты играешь мою дочь? А почему мне дали эту роль? Я не хочу ее играть! Я не хочу играть старушку с палочкой…»
Актриса посмотрела на Павла Прокофьевича. Он был потрясен ее откровенностью и не знал, что сказать.
— Кто придумал такие жестокие игры? Я спрашиваю вас об этом.
— Я не знаю.
— И для чего?
— И на этот вопрос у меня нет ответа.
— И у меня. Неужто Господь Бог так жесток, что заставляет нас страдать ежедневно и ежесекундно? Счастье — это далекие звезды-алмазы. Кто-то их видит в телескоп и заявляет, что они есть. Для астронома эти звезды — мираж. А для нас — миф. И только.
— Жизнь — это школа, — после долгой паузы проговорил изобретатель, — школа воспитания чувств. Мы должны в этом мире, где торжествуют смерть и предательство, взрастить в себе любовь. Это станет по-настоящему возможно, если школа не будет придуманной. Здесь все должно быть взаправду.
— На крови и на слезах? Так жестоко? Неужели научиться божественной любви можно только такой ценой?
— Быть может, Бог страдает вместе с нами. С каждым из нас.
— Мне не нужен страдающий Бог.
— Зато вы ему нужны.
— Я не могу любить страдающего Бога. Я могу его только жалеть. Но тогда он перестает быть Богом. Бог — это торжество радости, любви и света.
Чудин усмехнулся:
— Есть пословица: у Бога всего много. И сострадания, и света, и любви, и радости. Мы еще очень грубая материя. Мы — глина. Господь нас поднимает через страдания все выше, выше… Наши чувства становятся все тоньше… И когда мы станем такими же чуткими и просветленными, как ангелы, мы наконец-то все поймем и все почувствуем, что должны. Ну и потом, вы забываете — Господь ведь в каждого из нас вложил искру Божью. Она есть импульс к творчеству. Бог позволяет нам, дает нам право и возможность самим сотворить свою душу. У каждого был стимул к самосовершенствованию, но не каждый использовал его.
— Вы, случайно, священником не были?
— Упаси Бог! Я вне конфессий. Но я верю Богу. — Павел Прокофьевич помолчал и затем поинтересовался: — А почему вы все-таки сыграли Прибыткову? Вы именно ее подозреваете в убийстве?
— Ее подозревает Кронин — ему понадобились отпечатки ее пальцев. Ну и конечно, многое указывает на эту даму.
— И что вы сами почувствовали, войдя в ее образ?
— Любовь и ненависть. Она в кого-то влюблена и одновременно ненавидит этого человека.
— Но вы ведь, войдя в образ, упоминали Лепницкую? Не может же Прибыткова быть влюбленной в женщину. Или… может?..
— Они тут, вся эта теплая компания, распущены настолько, что им уже, по-моему, безразлично, к кому испытывать влечение. Главное в их взаимоотношениях — кто над кем будет властвовать. По взгляду, брошенному Прибытковой на Лепницкую, я поняла, что эта женщина берет пример с подруги, старается во всем быть на нее похожей, даже внешне. Вы не заметили?
— А ведь и правда! Они похожи, как близнецы! Одинаковые прически, похожий стиль в одежде, манера поведения…
— Только у Прибытковой это не свое. Она — дурная копия Лепницкой. Отсюда я и сделала вывод, что Прибыткова подражает Лепницкой и злится оттого, что та ведет себя абсолютно раскованно и притом так высокомерна, как ей и не снилось.
— И по этой причине Светлана Федоровна могла стать убийцей?
— Чтоб самоутвердиться? Разумеется. Но не только по этой. Не забывайте пленки. Там что-то есть. Ах, почему вы не позволили мне взять их?!
— Потому!
— Мы позвоним, конечно, Виктору Петровичу и скажем о находке, но вдруг они их перепрячут?
— Не успеют, надеюсь. Ведь они же не знают, что вы обнаружили их. А тайник этот вполне надежен. Только чудо позволило вам его найти.
— Совсем не чудо. Разгадка тайны притягивается к тому, кто постоянно думает о ней. Обычный закон гравитации, который работает не только в материальной вселенной, но и в ее духовной составляющей.
— Любопы-ытно…
— Эй! Кто тут посторонний, а? Чего надо?
Калитку открывал парень лет тридцати в утепленном тренировочном костюме. Вид у него был достаточно грозный.
— Что будем делать? — прошептала, сжавшись, Елена Ивановна'.
— Та-ак, — продолжал парень, подходя, — ну и кто вы такие? Почему на чужой территории? Здесь, между прочим, частное владение.
— Добрый день, молодой человек, — вставая и слегка поклонившись, солидно произнес Павел Прокофьевич, — мы договорились с господами Лепницкими о покупке этого дома. Но, не застав хозяев, решили подождать их непосредственно здесь.
Елена Ивановна с восхищением посмотрела на записного вруна.
— А как же вы сюда прошли? Калитка-то была закрыта.
— Через забор, — невозмутимо отвечал Павел Прокофьевич, — мы, изволите ли видеть, в хорошей физической форме, для нас подобное препятствие — пустяк.
Парень, переминаясь с ноги на ногу, молчал, с подозрением оглядывая
