Ольга Строгова - Дневник грешницы

Весь он был какой-то уютный, домашний, в старенькой рясе и накинутой сверху вытертой кроличьей душегрее; говорил тихо, смотрел безобидно и даже ласково. Чай пил из блюдечка, радостно улыбаясь, намазывал маслом свежие бублики. Мне даже начало казаться, что здесь это единственный человек, с которым я могу не то что посоветоваться… по крайней мере, поговорить откровенно.

И тут он брякнул:

– Я слышал, что вы, барышня, замуж собираетесь за доктора Немова…

Он аккуратно завернул недоеденный кусок сахара в носовой платок и положил в карман.

Я перевела дыхание:

– Кто вам об этом сказал? Это неправда!

– Вот и хорошо, что неправда, – спокойно ответил священник. – Вы девица скромная, благочестивая, добронравная. Зачем вам этот безбожник?

– Совершенно незачем, – согласилась я, успокаиваясь. – Да и он, кажется, не любит меня…

– Какая там любовь! – О. Паисий даже всплеснул сухонькими ручками. – Любовь – чувство божественное, стремление душ, небесная благодать! А у этих, которые думают, что человек не сотворен по образу и подобию Божию, а имеет происхождение от мартышек, какая же может быть любовь? Разве мартышки любят? Совокупляются в темноте и невежестве душевном, плодят себе подобных, да еще и развращают молодежь своими идеями… Вы умница, что отказали ему. Это похвалы достойно! – А вот за что не могу вас похвалить, – продолжал, не давая мне опомниться, священник, – так это за образ мыслей в отношении благодетеля и хозяина вашего!

– Но я…

– Хозяин и благодетель ваш, граф Алексей Николаевич, женатый человек. Да и по возрасту годится вам в отцы. К чему же забивать себе голову несбыточными мечтаниями?

– Да откуда вы все это…

О. Паисий погрозил мне пальцем:

– Дитя, дитя! Что ж вы думаете, люди вокруг вас – слепые? Особливо слуги женского полу… Все вмиг заметят, все сообразят, обо всем сделают выводы! Ежели б еще держали язык за зубами, не обсуждали жизнь своих господ!..

Я опустила голову. Выражение «провалиться сквозь землю» как нельзя лучше подходило мне в этот момент. А я-то думала, что хорошо владею собой и о моих чувствах к Алексею никто, кроме него, не догадывается! Ах, Жюли, какая я глупая!

Но вместо того чтобы оправдываться, уверять, что это все неправда, или, напротив, каяться и обещать подумать над своим поведением, я подняла голову и взглянула на священника взглядом открытым и смелым.

– Все так, как вы сказали, батюшка. Я люблю Алексея Николаевича. И для меня это не просто «божественное чувство, стремление душ, небесная благодать». Для меня это сама жизнь. Я буду любить его всегда, даже если нам не суждено быть вместе. И эта любовь закончится только с моею смертью!

О. Паисий долго молчал, глядя на меня маленькими печальными глазами.

– Беда, если так, – наконец выдохнул он. – Но беда еще худшая будет, если он ответит на ваши чувства… а он, думается мне, может ответить. Не зря он оставил вас у себя в доме, ох не зря!

– Правда?! Вы в самом деле так думаете?

Батюшка пожал плечами:

– Не первый год на свете живу… Чем-то вы его зацепили, милая барышня. Хотя он, в отличие от вас, и виду никакого не подает. Но если он испытывает к вам хотя бы часть того, что испытываете к нему вы, будет беда! И не только для вас, но и для Мирославы Тодоровны!

Я внимала этим речам как самому сладостному бальзаму. Неужели старик думает, что таким образом напугает меня? Да что мне за дело до Мирославы?!

– А графиня-то любит мужа, – словно отвечая моим мыслям, продолжал батюшка. – Всегда любила и будет любить до гробовой доски. Редкой души и благочестия женщина! И крест свой, отсутствие детей, несет безропотно и других женщин прощает мужу кротко и безгневно! И этого ангела, ежедневно молящегося за всех, вы хотите так обидеть? Грех-то какой, дочь моя! Грех смертельный, непростительный!

Я никогда не была жестокой, Жюли, ты знаешь. Я сама удивилась тому, что страстная отповедь батюшки не вызвала во мне ни малейшего стыда или желания отказаться от своей мечты.

– Вам нужно смириться, – тихо, почти ласково, закончил о. Паисий и встал. – Редко, ох как редко, мы получаем в земной юдоли то, о чем страстно мечтаем. Но остается надежда и упование на жизнь вечную…

– Да ведь мне всего семнадцать лет, батюшка! И здоровьем Господь не обидел! Сколько же мне ждать жизни вечной, если в жизни земной нет счастья без графа?

О. Паисий задумался. Потом покачал головой и подошел к двери. Я уже думала, что он оставит мой вопрос без ответа, но он повернулся ко мне и сказал:

– Уезжайте отсюда, и как можно дальше! И немедленно! Знаете, с глаз долой – из сердца вон!.. Все пройдет, все забудется, и вы еще встретите хорошего человека…

Я молча смотрела на него.

Он отвел взгляд и вздохнул.

– Ну, ежели так… тогда вам одна дорога – в монастырь. Надумаете, я вам помогу: и благословение дам, и письмо напишу, чтобы сократили послушничество…

«Офелия, иди в монастырь!»

– Благодарю вас, – сказала я, – за вашу искреннюю заботу.

Священник вздохнул еще раз, благословил меня и удалился.

Знаешь, Жюли, если до разговора с батюшкой у меня еще были какие-то сомнения и колебания, то теперь я точно знала, что делать.

Граф вернется (о, непременно вернется! должен вернуться!) сегодня. Я знаю, я чувствую это!

А графиня проведет в монастыре всю первую неделю Великого поста. Разве это не знак судьбы?

Сегодня ночью решится мое будущее. Моя жизнь.

…И впервые я пишу тебе: прощай, Жюли!

Потому что если он отвергнет меня – ты больше обо мне не услышишь. Уйду ли я в монастырь, уеду куда-нибудь далеко, брошусь с обрыва в озеро – Анна, которую ты знала и, смею надеяться, любила, исчезнет навсегда.

Но быть может, судьба смилостивится надо мной и я достигну желаемого?..

22 февраля 1900 г.

Ирина Львовна в недоумении воззрилась на последние строчки последнего листа.

Потом перевернула его на обратную сторону, но там ничего не было. Перебрала заново всю распечатку – вдруг там, в середине, случайно завалялись несколько не замеченных ею листов?

Но и эта попытка оказалась тщетной. История графа и Аннет обрывалась на самом интересном месте.

– Ну что это за… – начала было вслух Ирина Львовна, но тут чьи-то горячие сухие пальцы закрыли ей веки.

– Ох, Карл! Не шути так со мной, – простонала бедная Ирина Львовна, с сожалением отводя его руки от своего лица.

– Извини, – усмехнулся Карл. Он уселся напротив нее, подобрал, нагнувшись, рассыпавшиеся по полу листы и сложил их аккуратной стопкой.

– Ты так зачиталась, что ничего не видела и не слышала…

– А где продолжение? Ты спрятал от меня оставшиеся письма – зачем? Затем, что в них содержится неопровержимое доказательство моей правоты?!