Кей Хупер - Полет ворона

В детстве многое случалось помимо его воли, сначала отняв у него отца, потом мать, одарив его почти невообразимым богатством и властью, отделив от других мальчишек, других людей. И с тех самых пор он всеми силами добивался контроля, защищаясь от новой боли, планируя и размечая свою жизнь с уверенной осторожностью.

И вдруг в одно мгновение он потерял этот тщательно охраняемый, такой необходимый контроль. Несмотря ни на что и, может быть, против своей природы он влюбился, и его тщательно намеченная тропа резко и пугающе свернула в сторону. Если бы у них был обычный роман, Джош бы справился с этим, может быть, не сразу, но, по крайней мере, без этой ужасной борьбы. Но ничего нормального ждать не приходилось.

Над их настоящим кружила темная тень опасности, и у каждого было прошлое, полное мучительных и грозных воспоминаний. Даже то время, что они были вместе, им не принадлежало — краденные, тайные, поспешные минуты. Отчаянные. В любой момент их могли оторвать друг от друга, может быть, навсегда, а почва под их ногами была предательски зыбкой.

И Джош, так резко потерявший контроль, отчаянно старался овладеть ситуацией. Вернуть себе хоть какой-то рычаг. Он как-то справился с сокрушительной вероятностью того, что любимая женщина — дурной человек, и в этой битве не утратил ни капли доверия. Он перенес реальность ее двойной жизни и никогда не просил ее уйти от выполнения того, что она считала своим долгом. Его не сломили грозящие ей опасности, он был потрясен ими, но не дрогнул, а продолжал постоянную и явную борьбу с мужским инстинктом охранить и защитить.

Он любил ее без колебаний и сомнений, отдавая себя свободно и не прося у нее ничего, кроме того, что она готова была отдать столь же свободно.

А Рейвен из какого-то легкомыслия оставалась скрытной. Не зная о рвущих ему душу противоречиях, она не осознавала, как ранит его своей самозащитой. Настороженная и подозрительная, она боялась рисковать своим самым сокровенным — потаенной жизненной энергией, которую она всеми силами пыталась сохранить, несмотря на все шрамы, потому что это было почти единственным, что было для нее реальным в этой жизни.

Она не знала даже сейчас, почему, наконец, лопнула эта непрочная изношенная нить, на которой держался самоконтроль Джоша. Может быть, потому, что он увидел своими глазами этот шрам из ее прошлого, который просто кричал об опасностях, с которыми она сталкивалась. Может быть, из-за того, что у них остается все меньше времени, и неопределенность и риск смыкают вокруг них свои темные когти. А может быть, все вместе. Но что бы ни было причиной этого, глубоко укорененные инстинкты, превратившиеся уже в одержимость, требовали, чтобы Джош утвердил тот единственный контроль, которым он мог надеяться овладеть. Древние мужские инстинкты, сложившиеся за миллионы лет, требовали, чтобы он взял ее, овладел ею, поставил на нее свое нестираемое клеймо. Ему была нужна от нее уверенность, которой он нигде больше не мог получить.

А если бы он это сделал — смял ее охранительные барьеры против ее воли и отнял у нее то, что она не желала отдать — это разрушило бы ее. И его, когда к нему снова вернулся бы разум.

— Скажи мне! — приказал он грубым резким голосом. Его сильное тело было твердым и напряженным, движение горячих губ с первобытной страстью заявляло о своих требованиях к ее плоти. — Скажи мне, что я могу заставить тебя позабыть обо всем, так что больше ничего не будет иметь значения. Скажи мне.

И вдруг Рейвен в единой вспышке осознания поняла все. Даже раздираемый чувством, он не был способен на насилие, и она не боялась его. Но она знала — то, как она откликнется на его требования либо скрепит их огненной связью, либо навеки оторвет друг от друга. Сейчас тех слов, которые она должна была сказать ему раньше, уже было недостаточно, она это знала. Не сейчас. Недостаточно, чтобы остановить его, недостаточно, чтобы загасить дикое желание его души.

Чтобы дать уверенность, которая была ему нужна, ей придется исчезнуть, полностью потерять себя, отдать ему всю себя. Это не было так же просто и первозданно, как любовное воссоединение двух тел. Ему было нужно полное и совершенное преодоление всех ее внутренних запретов, сдержанности, любого осознания всего и вся, кроме полного насыщения пылающих между ними чувств.

Ей придется расстаться со своей гордостью, своим инстинктом самосохранения, потерять чувство себя до того, как он начнет в слепой ярости крушить их сам.

Ее выбор был сделан мгновенно, за одно биение сердца.

Она скользнула вдоль грубой ласки его рук, запустив ладони в его волосы, требуя положить конец мучению.

— Да, — сказала она, и ее голос тоже был резким и грубым, потому что она уже не была собой. — Ты заставляешь меня забыть. Ничего не имеет значения, кроме тебя.

— Скажи мне, чего ты хочешь, — потребовал он, приподняв голову, и посмотрел на нее блестящими глазами. Его пальцы двигались с уверенным мастерством.

Рейвен застонала, это тихое почти животное поскуливание поднималось с самого дна ее бытия. Все сдерживающие центры постепенно рушились, оставив от нее лишь первозданное жаждущее создание без разума и понимания окружающего, живущее лишь нуждами своего тела и души. Его искусные пальцы настойчиво ласкали ее в сокровенных местах, и ее бедра поднимались, прося новых прикосновений.

— Тебя! — она задыхалась, ее ногти вонзались ему в спину, ее тело изогнулось. — Я хочу тебя … тебя всего… — Ее голос был напряженным и дрожал.

Напряженные от алчущей боли вершинки ее грудей были втянуты в водоворот его жадного рта. Одной рукой он сжимал ее запястья и держал их над ее головой, не причиняя боли, но не отпуская, другая его рука все более настойчиво продолжала свои чувственные ласки. И когда ее тело в последних содроганиях прижалось к нему, изгибаясь, и из ее горла вырвался исступлённый крик, он поднял голову и пристально вгляделся в нее, не переставая ласкать, подталкивая ее все выше, не давая разрядки и покоя.

Снова и снова он вел ее к новым чувственным потрясением, ловя ртом ее безумные крики, не давая себе прийти к завершению. Он удерживал ее, когда она хотела заметаться, не давал ей освободить руки и прижать его к себе теснее. Он утолял ее голод, и все же оставлял ее в ощущении пустоты и боли, заставлял ее желать его со всепоглощающей жаждой, воспламеняющей ее нервы.

И когда он, наконец, начал двигаться у нее между бедрами, она могла только отдаться яростной дрожи, раскачиваясь вместе с его телом, ее освобожденные руки тянулись, стремясь обнять его, сильные ноги поднялись, чтобы охватить его. В ее голосе звучала дрожащая мольба, беспомощная, бессловесная, древнейшая. Он вонзился в нее одним грубым толчком, его твердое тело заполняло ее болезненную пустоту, пока она не почувствовала, как он пульсирует внутри ее, и крик ее не стал триумфальным.