Екатерина Гринева - Гений страсти, или Сезон брачной охоты

– Описываешь как поэт.

– Да?..

Словно прорвало плотину в душе и все, что я так долго сдерживала, загоняла внутрь, вырвалось на волю, и весенняя шалая вода несла меня куда-то… Я не знала, куда, но была даже рада своему незнанию. В этом чувствовался дух некоего приключения. Я уже давно все сперва планировала и расписывала в деталях, а потом старалась неукоснительно следовать начертанному мною плану. Я планировала буквально все: свою офисную жизнь, деловые встречи, звонки, корпоративные праздники, собственные выходные – водяную дорожку в бассейне, тренажерный зал, поход в магазин за продуктами и одинокий «сеанс для себя, любимой» какого-нибудь арт-хаусного фильма под бокальчик вина. Это была моя жизнь! Но теперь все изменилось…

– Так как насчет леса?

– Лес так лес. Он далеко от твоего дома?

– Шаповалов, а разве ты куда-то торопишься?

Я проснулась от звона посуды в кухне и ароматов кофе.

– Шаповалов! Ты где?

– Туточки и тамочки! – разнесся по всей квартире его зычный голос. – Сейчас приду.

Он появился в дверях, абсолютно голый, взлохмаченный и сердитый.

– Ты почему сердишься?

– Турка у тебя какая-то кривая… Кофе из нее убежал. Не могла новую купить?

– Некогда. Я пью растворимый, чтобы вышло побыстрее – засыпал ложку кофе в чашку, налил кипяток, и готово. А у нас на работе аппарат стоит кофейный. Навороченный, со всякими прибамбасами.

– А для себя слабо было такой купить?

– Слабо! – я села на кровати и скрутила волосы в узел, заколов их заколкой. – Мне для самой себя все слабо. Ты знаешь, Шаповалов, такую разновидность московских женщин, как успешная бизнес-вумен? Ручаюсь, о таких в вашем Владивостоке и не слыхали – это совершенный, запрограммированный робот! Изготовленный при помощи гениальных решений Билла Гейтса и Стивена Джобса. И еще Марк Цукенберг маленько помог… И для себя им ничего не надо. Я даже ем только по привычке и совершенно не гурманка. Мне, честно говоря, все равно, что есть – рис недоваренный или кальмаров в сметанном соусе. Лишь бы съедобно было.

Я рассказывала ему об этом легко и свободно – как старинному приятелю. И между нами не было ни тени неловкости или смущения.

– Исправляться надо, – пробурчал он. – И немедленно!

– Слушаюсь и повинуюсь, мой господин. Как я поняла, вся моя плита – в коричневых разводах?

– Типа того. Я отвернулся, а кофе убежал. И турку я нашел с трудом, задвинутую в угол шкафчика, с остатками кофе.

– Ты, я смотрю, основательно пошарил в моей кухне.

– Что же было делать? Решил освоиться, осмотреться. Проверить, какая ты хозяйка.

– Плохая, Шаповалов, можно сказать, никудышная, – вздохнула я. – Руки не из того места растут. Готовлю более или менее хорошо только яичницу-глазунью с колбасой. Шедевр моего кулинарного искусства. А так – сплошные полуфабрикаты…

– Я же говорю: исправляться надо! И чем скорее, тем лучше. Я люблю поесть. И весьма хорошо готовлю, а у тебя даже припасов нет никаких.

– Увы!.. – Я помолчала и сказала: – Шаповалов! У меня остался один рисунок из той детской коллекции. Всего один. Он мне понравился больше всего, а с мальчишкой, его автором, мы стали друзьями. У него убили родителей, он живет со старым дедом. Мне его жалко ужасно. Я дала ему слово, что как-нибудь опять приеду к нему. Хочешь взглянуть на его рисунок?

– Хочу.

Я достала с книжной полки рисунок Руслана. Мирный пейзаж: дом, цветы высотою почти до крыши и закат, догорающий в горах. Шаповалов долго его изучал.

– Возьми его себе. На время. Он будет у тебя в лучшей сохранности. А я… я ни в чем не могу быть уверенной. Сохрани его, пожалуйста.

– Зря ты беспокоишься. Я же рядом. Но если тебе так будет спокойнее, я его возьму.

Я позвонила на работу, сказала, чтобы меня сегодня не ждали. Переговорила с Тамарой Петровной и дала ей наставления. С Гришей мне пока что общаться не хотелось. Я решила отложить нашу беседу вплоть до моего появления на работе.

Шаповалов сел на кровать. От его большого тела шел жар, и я стиснула кулаки, постаравшись сделать это так, чтобы он ничего не заметил.

– Как спалось-то тебе? – спросил он насмешливо.

– А мы с тобой разве спали? По-моему, мы занимались чем-то совсем другим.

– Это точно. Не повторить ли нам?

– Ох, Шаповалов! Умеешь ты соблазнить честную трудовую женщину!

– Честная трудовая слишком соблазнительно выглядит – у нее такая круглая, упругая попка, такие тоненькие ключицы… Тонкая шейка и глаза-глазищи с длинными ресницами…

– Я сижу, укутанная одеялом, как ты попку-то увидел?

– Восстановил по памяти…

Этот мужчина сейчас был бесконечно нежен. От его ночного безумства не осталось и следа, его поцелуи были почти неосязаемые, руки – словно легкие крылья, и они порхали, колдовали над моим телом.

Я вынырнула из забытья и уставилась на Шаповалова во все глаза. По его лицу расплылась блаженная улыбка.

– Я чувствую, что надо уточнить кое-что не только относительно аптеки, но и относительно магазина. Я тебя хочу угостить собственной стряпней. Даже и не брыкайся.

– Не буду, – пообещала я. – А если потом у меня бешеный аппетит прорежется? Не поощряй во мне каннибальских наклонностей, дуй в магазин и купи колбасу копченую и пиццу.

– Обижаешь, женщина! Я из настоящих продуктов тебе еду приготовлю. Даже не сумневайся…

Шаповалов приволок треску и приготовил из нее потрясающие котлеты: нежные, сочные, с золотистой корочкой.

– Господи, Шаповалов, да ты просто лучший кулинар на свете!

– Рад это слышать.

Когда рыбные котлеты были съедены, чай выпит, а посуда сложена в раковину, он навис надо мной как скала и осведомился:

– А как там наша прогулка по лесу? Или ты передумала?

– Ни за что…

Я посмотрела в окно. Солнце светило изо всех сил, пуская в окна солнечные зайчики…

– У тебя есть лес на примете?

– Да. Лесопарк тут недалеко. Я мигом соберусь.

– На все про все – пятнадцать минут тебе.

– Почему так мало?

– А мне ждать недосуг, ты так все красиво расписала про снег и солнце, что мне самому захотелось оказаться там поскорее…

Солнце стояло в зените, но в лесу, как ни странно, ощущалось приближение вечера. Тени постепенно удлинялись, и белизна снега обретала множество оттенков: от розовато-золотистого до голубого, переходящего в ультрамариновый. Машина проехала сначала по основной дороге, потом мы свернули на боковую трассу, тонувшую в снегу, и не сговариваясь, взглянули друг на друга. Ехать дальше было невозможно, но Шаповалов все же ухитрился продвинуться вперед еще немного и остановиться между березой и невысокой раскидистой елкой. Елка так старательно топорщила ветки, как будто приседала в реверансе. Я помнила, что где-то неподалеку протекает речушка, но в какой она стороне, почти забыла – я же не была в лесу сто лет! Я выпрыгнула из машины и чуть не провалилась в снег по пояс. Шаповалов что-то крикнул, но запоздал: снег оказался выше среза моих сапог… Но я, ничего не слушая, загребала снег ногами, направляясь в ту сторону, где должна была быть речка. Журчание воды я услышала, огибая старую расщепленную молнией ель. Я крикнула Шаповалову, что иду в правильном направлении, и устремилась вперед – на звонкие ритмичные трели воды…