Молли Катс - Никто мне не верит

Словно обезумевшее животное, она сновала по спальне, проверяя, нет ли других бумажек. Она заглядывала под мебель, прощупала пальцами ковровый ворс вокруг кровати.

Наконец, когда дрожь утихла, она подобрала эту единственную бумажку и пошла в ванную, чтобы спустить ее в унитаз. Она включила свет. И застыла, выронив бумажку из рук.

По меньшей мере двенадцать разорванных оберток от «тамз» лежало на полу ванной.

— Вы слышали хоть что-нибудь из того, что я говорил вам сегодня днем?

— А вы слышали, что я сказала, что он забрался в мою квартиру?

— Но мы не знаем этого, — сказал Майк. — Мы знаем только то, что у вас на полу валяется мусор. Я не могу выписать ордер на арест на основании мусора.

Линн прислонилась к пластмассовой стенке телефона-автомата. Она выскочила из дома без пальто, а ветер был резким и сырым. Она прижала телефонную трубку плечом и обхватила себя руками.

— Он точно знал, что я буду делать. Он не оставил бумажки там, где я могла их сразу увидеть. Он знает, что я прихожу с работы и иду на кухню, прежде чем переодеваюсь. Он оставил одну бумажку там, где я могла ее сперва найти и испугаться, но не обязательно, а затем он предугадал даже то, что я сделаю следующим!

— Я могу прислать к вам патрульного, чтобы он обыскал вашу квартиру и убедился, что там никого нет.

— Мы прекрасно знаем, что там никого нет. Он достиг своей цели. Так что единственное, что вы мне предлагаете, это поменять замок и вернуться назад и ждать, что этот маньяк устроит мне в следующий раз.

— Не надо так к этому относиться. Не сдавайтесь.

— Не могли бы вы по крайней мере разыскать его настоящий номер телефона и предупредить его. Если он будет знать, что полиция осведомлена о нем…

Линн терла визитку Майка большим пальцем, слушая, как он объясняет ей, что Грег не совершил ничего преступного.

— Это звучит странно, — закончил он, — но давайте надеяться, что, если он не собирается прекращать, то в следующий раз он сделает что-нибудь получше — что-нибудь настолько угрожающее, что позволит обвинить его в уголовном преступлении. Например, взломает вашу дверь, вместо того чтобы воспользоваться ключом, который вы ему дали. Тогда, если мы будем знать, что это он, мы, вероятно, сможем что-нибудь сделать.

Он мог проникнуть в любое место, куда хотел попасть.

Этим умением он овладел очень давно.

Ни один соломенный раб за всю свою жизнь не мог бы даже в мыслях представить те приключения, которые Грег переживал в двенадцать лет.

Это началось так, как это бывает с любым двенадцатилетним искателем приключений, движимым буйным любопытством, свойственным этому возрасту. Он искал любую возможность посмотреть на жизнь владельцев поместий, о которой слышал множество рассказов.

Но не совсем естественным было то, что любопытством это не ограничивалось. Ему недостаточно было видеть. Он должен был на себе ощутить дела, вкусы и запахи; каждый, столь сладостный для него, кусочек той мозаики, которая была их жизнью.

За долгие годы до того, как он узнал о существовании дубликатов ключей, прежде чем увидел первый магазин, продающий инструменты, Грег научился с удивительным мастерством проникать в помещения, красться и прятаться. Он научился ставить задвижки в такое положение, что их можно было открыть снаружи. Он умел лазить вверх, как белка. Он пользовался окнами и выступами. Он скрывался в шкафах и других местах, куда можно было только заползти, под скатертями и за кружевными оборками, украшавшими туалетные столики.

Именно там он и был пойман, в первый и последний раз.

Ее звали Данита Колфакс. Ей было пятнадцать лет и ее шоколадного цвета волосы были коротко подстрижены как у мальчика, но во всем остальном она была уже настоящей женщиной — она и стала его первым завоеванием.

Однажды вечером, когда все ложились спать, он сидел под ее туалетным столиком, а она решила подточить ногти. Ее босая нога дотронулась до него; она вскрикнула и сдернула скатерть, и он был обнаружен.

Он выполз наружу. В панике он подумал было извиниться, умолять о прощении, рассказывая о том, какие ужасные неприятности ждут его, если она обо всем расскажет. Но, прежде чем эти слова сорвались с его губ, он неожиданно понял: она, несомненно, была напугана, но он заинтересовал ее.

Его следующим порывом было воспользоваться этим и запугать, пообещав, если она выдаст его, сказать, что она сама пригласила его в комнату. Прекрасно зная нравы этого дома, то, как ее мать возмущается легкомысленным поведением девушки, он мог быть уверен, что она промолчит.

Но затем, чувствуя, как Данита буквально испепеляет его своим взглядом, и вспомнив, как она всегда трогает себя в ванне, Грег почувствовал, что есть еще один возможный выход из этой ситуации.

У него возникло лишь смутное предчувствие, но этого было достаточно.

Вместо того, чтобы кланяться и унижаться, он выпрямился во весь рост. Он одарил девушку одной из тех улыбок, которые заставляли взрослых людей осыпать его сладостями. Он сказал ей, что хочет извиниться за то, что прятался, но он не мог удержаться, потому что она ему очень нравится.

Этим вечером он остался у нее на час.

Данита стала помогать ему прятаться в ее комнате. Она любила целоваться и с удовольствием сидела бы полночи, занимаясь только этим. Но возбуждение от пребывания при помощи Даниты в ее комнате скоро приелось, и Грегу захотелось новых развлечений. Экспериментируя и пытаясь дотронуться до нее так, как это делала она сама, он вскоре обнаружил, что она перестала сопротивляться, и это ей тоже понравилось.

Он подталкивал ее все дальше по этому пути.

Но каждый раз преодоление нового барьера приносило лишь разочарование.

Он был слишком юн и неопытен, чтобы понять принцип наслаждения этой охотой — и даже если бы понял, не осознал бы того, что уже тогда, в возрасте двенадцати лет, основной чертой его характера было принуждение.

Он знал только, что поцелуи, объятия и все остальное больше не радовали его. Единственной радостью было заставлять Даниту делать то, что она не хотела.

В конце концов он начал получать удовольствие, лишь отказываясь делать то, что хотела она.

Майк Делано вышел из автобуса на Коммонуэлс. Дул ветер, и он засунул руку под парку и натянул капюшон свитера на голову.

Иногда он приходил в таком виде на работу, и его встречали улюлюканием. В лучшем случае, он смахивал на бродягу. В худшем — можно было считать, что ему повезло, что его до сих пор не пристрелили; он был не очень высокого роста, а натянутый на голову капюшон считался своего рода униформой малолетних преступников.