Виктория Холт - Властелин замка

Он удивительно хорошо знал неуправляемый характер своей внучки, видимо, Нуну навещала его и рассказывала о ее проделках. Знал ли он, что она заперла меня в каменном мешке?

Он попросил слугу принести вина и печенья, которое обычно подавалось к нему. Поднос принесла пожилая женщина, как я догадалась, одна из Лабиссов. Ее седые волосы были покрыты белым чепцом; не произнеся ни слова, она с угрюмым видом поставила вино на стол. Женевьева обменялась с ней невнятными приветствиями, и женщина вышла.

Пока мы пили вино, старик сказал:

— Мне говорили, что картины собираются реставрировать, но я не ожидал, что это будет делать женщина.

Я рассказала ему о смерти своего отца и о том, что выполняю заказанные ему работы.

— Сначала в замке был небольшой переполох, — сказала я, — но, кажется, граф доволен моей работой.

Я увидела, как губы его сжались, а руки стиснули плед.

— Итак... он доволен вами, — его голос и само выражение его лица изменились. Женевьева сидела на самом краешке стула и нервно наблюдала за дедом.

— Во всяком случае, он показал это, разрешив мне продолжать работу над картинами, — сказал я.

— Я надеюсь, — начал он, но голос его сорвался, и я не разобрала конец фразы.

— Извините.

Он покачал головой. Упоминание о графе, очевидно, расстроило его. Итак, был еще один человек, ненавидевший его. Что же такое было в личности графа, что внушало такой страх и такую ненависть к нему? После этого разговор как-то не клеился, и Женевьева, пытаясь выйти из положения, попросила разрешения показать мне дом.

Мы вышли из зала и, миновав несколько коридоров, оказались в кухне, через которую вышли в сад.

— Ваш дед рад видеть вас, — заметила я. — Ему, наверное, хотелось бы, чтобы вы приходили чаще.

— Он не замечает этого. Он забывает. Он очень стар и совершенно изменился после... после удара. Рассудок помутился.

— Ваш отец знает, что вы приходите сюда?

— Он не спрашивает.

— Вы хотите сказать, что сам он никогда здесь не бывает?

— Он не приходит сюда после смерти моей матери. Дед ведь не хочет видеть его. Вы можете представить себе моего отца здесь?

— Нет, — честно ответила я.

Я оглянулась на дом и заметила, что занавески верхнего окна шевельнулись. За нами наблюдали. Женевьева перехватила мой взгляд;

— Это мадам Лабисс. Ей интересно, кто вы. Ей не нравится то, что происходит сейчас, ей хотелось бы вернуть ушедшие дни. Она тогда была горничной, а он лакеем. Я не знаю, в какой должности они сейчас. Они бы ни на минуту не задержались здесь, если бы дед не оставил им небольшое наследство при условии, что они будут служить ему до смерти.

— Странный домг — сказала я.

— Это оттого, что дед только наполовину жив. Он уже три года в таком состоянии. Доктор говорит, что долго он так не протянет — поэтому, я думаю, Лабиссы согласились ждать.

Три года. Как раз тогда, когда умерла Франсуаза. Значит, это и было причиной удара? Если он любил ее так, как любит внучку, тогда это понятно.

— Я знаю, о чем вы думаете, — воскликнула Женевьева. — Вы думаете, что именно тогда умерла моя мать. С дедом случился удар за неделю до ее смерти. Не странно ли... все ждали, что умрет он, а умерла она.

Как странно! Она умерла от передозировки настойки опия через неделю после удара, случившегося с отцом. Неужели на нее это так повлияло, что она решилась покончить с собой?

Женевьева повернула обратно к дому, и я молча шла рядом с ней. В стене была дверь, она быстро вошла в нее и пригласила меня за собой. Мы оказались в небольшом мощеном дворике; здесь было тихо. Женевьева пересекла дворик, я шла вслед за ней, чувствуя себя заговорщицей.

Мы стояли в темном коридоре.

— Где мы? — спросила я, но она только прижала палец к губам.

— Я хочу вам кое-что показать.

Она подошла к двери в конце коридора и открыла ее. В открывшейся комнате не было ничего, кроме соломенного тюфяка, скамеечки для молитвы и деревянного сундука. Пол был каменным и совершенно голым.

— Любимая комната деда, — сказала она.

— Похоже на монашескую келью.

Она радостно кивнула. Быстро оглядевшись, она открыла сундук.

— Женевьева, вы не имеете права... — сказала я.

Однако любопытство пересилило, и я заглянула внутрь. То, что я увидела, поразило меня: власяница! Я невольно передернула плечами — рядом лежал хлыст!

Женевьева опустила крышку сундука.

— Как вам нравится этот дом, мадемуазель? — спросила она. — Здесь так же интересно, как и в замке, не правда ли?

— Нам пора уезжать, — сказала я. — Мы должны попрощаться с вашим дедом.

Всю обратную дорогу она молчала. А я никак не могла выбросить из головы этот странный дом. Так бывает после ночного кошмара, когда увиденное цепляется за память.

Глава 5

Пети уехали из замка, и я сразу же почувствовала изменения. Я уже не была так отрезана от жизни дома. Однажды утром, выходя из галереи, я лицом к лицу столкнулась с графом.

Он сказал:

— Теперь, когда все гости уехали, вы должны время от времени ужинать вместе с нами, мадемуазель Лоусон. По-семейному, понимаете? Я уверен, вы могли бы просветить нас всех по вашему излюбленному предмету. Вы не возражаете?

Я ответила, что сделаю это с удовольствием.

— Хорошо, тогда сегодня вы ужинаете с нами, — сказал он.

Я вернулась в свою комнату в приподнятом настроении. Встречи с ним всегда возбуждали меня, хотя часто после них я дрожала от ярости. Я достала свое черное бархатное платье и положила его на кровать, но как раз в этот момент в дверь постучали и вошла Женевьева.

— Вы сегодня вечером куда-то идете? — спросила она.

— Нет, сегодня я ужинаю с вами.

— Кажется, вы этому рады. Вас папа пригласил?

— Приятно получать приглашения, когда они нечасты.

Она задумчиво погладила платье.

— Люблю бархат, — сказала она.

— Я сейчас иду в галерею, — предупредила я ее, — Вы что-то хотели от меня?

— Нет, просто я хотела повидаться с вами.

— Вы можете пойти со мной в галерею.

— Нет, не хочу.

Я направилась в галерею одна и работала там, пока не настало время переодеваться к ужину. Пока я умывалась, меня не покидало глупое, но счастливое состояние ожидания. Но когда я подошла к кровати, собираясь надеть платье, я увидела нечто, повергшее меня в ужас. Я не верила своим глазам. Когда я выкладывала его на кровать, оно было в полном порядке; теперь от юбки остались одни клочья. Кто-то распорол ее от талии до подола; корсаж тоже был разрезан.

Я подняла его и, потрясенная и напуганная, стала недоуменно разглядывать.