Татьяна Устинова - Хроника гнусных времен

Она пристроила тряпку на край ведра и решительно открыла дверь, впустив из коридора шум, вопли, топот и трубный вой тети Александры.

Дверь закрылась, и снова стало тихо. Просто удивительно, как в этом доме закрытая дверь уменьшала и удаляла проблемы. Как в сказке.

— Что случилось?

— Ничего. Я по ошибке забрел в ее комнату, а она решила, что на этот раз я точно пришел ее убивать. Тем более я там что-то уронил. Я вовсе не хотел ее пугать, я тебя искал. — И тут он неожиданно разозлился: — Я же просил, чтобы ты все время была у меня на глазах! А ты какие-то полы где-то моешь, с утра не могу тебя найти!

Настя посмотрела с любопытством, подошла к нему и обняла за талию. Вытянула шею и смешно принюхалась.

— «Фаренгейт», — заключила она, — м-м-м… Люблю «Фаренгейт».

— Я дам тебе попользоваться, — пообещал Кирилл и поцеловал ее в макушку. Ему хотелось поцеловать ее куда-нибудь еще — в щеку или в губы, — он даже наклонился, но она увернулась, и пришлось целовать ее в ухо.

— Ты починил скамейку, — сказала она и потерлась о его щеку, — спасибо.

— А твоя тетя Нина напоила меня кофе.

— Она сказала, что ты, конечно, хам, но с чувством юмора и храбрый.

— Храбрый потому, что связался с тобой?

— Храбрый потому, что не боишься тетю Александру.

— Это я раньше ее не боялся.

— А теперь? — она спросила уже шепотом.

— А теперь боюсь, — прошептал он в ответ. Они целовались долго и со вкусом. Кирилл был уверен, что догадливая и преданная Муся постарается долго не возвращаться с поля брани.

Не отрываясь от него, Настя подпрыгнула, уцепилась руками и ногами, повисела на нем и медленно съехала обратно.

— Я не люблю целоваться, — сказал он, когда пришлось перевести дыхание, — и никогда не любил.

— Это заметно, — согласилась Настя.

— Нет, правда.

— Правда заметно.

Он отстранился и посмотрел на нее:

— Я… плохо целуюсь? Неприятно?

Она засмеялась и сунула руки ему под майку.

— Ты дурак. Я шучу. У меня тоже есть чувство юмора.

— Нет у тебя никакого чувства юмора.

поймал в ладонь ее затылок, притянул к себе ее лицо и очень близко посмотрел в глаза — зеленые и серьезные.

Нет. Она не может быть ни в чем замешана. Она не должна быть ни в чем замешана.

— Не будем больше целоваться? — спросила она, и он поцеловал ее.

Будь оно все проклято — этот дом, толпы родственников и расследование, которое она затеяла!

В дверь деликатно постучали, и Настя шарахнулась от него, бессмысленно тараща глаза. Когда Муся вошла, она усиленно протирала пыль с торшерной ноги.

— Мы там уже мыли, Насть, — сказала Муся, — впрочем, лишний раз помыть никогда не помешает.

— Что это вы уборку затеяли? — спросил Кирилл, просто чтобы сказать что-нибудь и перестать таращиться на Настину попку, обтянутую шортами.

— Я решила, что здесь нужно навести порядок после… бабушки. — Настя разогнулась и обвела кабинет глазами, как будто увидела в первый раз. — Мне не хочется, чтобы везде лежали ее вещи и чтобы их все хватали, смотрели, обсуждали. Лучше убрать. И еще я решила перенести сюда компьютер. Здесь удобнее работать, чем в спальне.

— Насть, фотографии куда?

Кирилл посмотрел — Муся в обеих руках держала целую стопку увесистых плюшевых и кожаных альбомов.

— Положи пока на диван. Я не знаю, куда. Наверное, в книжный шкаф, в нижнее отделение. Влезут они туда?

— Сейчас посмотрим.

Кирилл сел на кожаный диван и наугад открыл один альбом.

Молодой мужчина в военной форме смотрел куда-то вдаль орлиным взором. И еще он, немного постарше, за обширным, как колхозное поле, письменным столом. Вокруг была невозделанная пашня — кучи бумаг и нелепых пузатых телефонов. На этой фотографии он выглядел озабоченным и очень человечным, может быть, потому, что не старался придать лицу орлиное выражение.

— Это дед, — сказала Настя издалека, подошла и присела рядом, — это сорок пятый год, он только демобилизовался. А это уже сорок восьмой. Видишь, какой грустный? Наверное, уже знал, что его посадят.

Грустный? Кирилл посмотрел на желтую фотографию. Нет, он не грустный. Человек на фотографии был чем-то озабочен, причем решительно озабочен, словно ему предстояло сделать трудный выбор.

— А это Яков. Он и вправду был красавец, прав Владик, черт бы его…

Подошла Муся и тоже стала смотреть. Фотография была «парадная» — тот же орлиный взор, устремленный как пить дать в коммунизм, прическа волосок к волоску, губы сложены решительно и непримиримо к врагу. Человек на фотографии был похож решительно на всех героев того времени. Ему можно было запросто пробоваться на главную роль в фильме «В шесть часов вечера после войны». Он был красив ненатурально, сказочно, глянцево, как были красивы румяные и чистые актеры, игравшие офицеров на войне. Только человек на фотографии как раз и был офицер, а не актер.

— А это они с дедом на какой-то то ли рыбалке, то ли охоте в Волхове.

По правилам того времени они не улыбались в объектив, смотрели серьезно, но видно было, что у обоих хорошее настроение, и, как только кончится эта морока с фотоаппаратом и назойливым фотографом, который все выбегал из-за шаткой треноги, подбегал к ним и что-то суетливо поправлял, они расслабятся, закурят и станут говорить друг другу, что у них был здорово глупый вид.

Время ни при чем. Время всегда просто время. И эти парни на фотографии просто парни — генерал инженерных войск и его друг. И обоим предстоит сгинуть, пропасть навсегда, и это уже неважно, что одному посчастливится вернуться. В этот дом вернулся совсем другой человек — не тот, который, сдерживая смех, серьезно смотрел в камеру и ждал, когда фотографу надоест суетиться и он сделает свое нехитрое дело.

Как никогда больше не вернется в Питер тот Кирилл Костромин, что старательно, с высунутым языком вырезал на джинсах ровные полоски.

— Это они с бабушкой и Яковом на каком-то военном параде. Уже, наверное, тетя Нина родилась. Надо посмотреть, какой это год. Странно, что бабушка не написала.

Белые платья, счастливые лица, вольный ветер. В руках у девушки какие-то цветы, шарф летит по воздуху за спинами мужчин, один из которых ее муж. Она держит под руки обоих, у нее радостное, уверенное, молодое лицо и… Настины глаза. Тоже была зеленоглазой?.

Почему-то Кириллу не хотелось на них смотреть, как будто он знал что-то важное, а они не знали, и он не мог предупредить их, прорваться сквозь время и фотобумагу.

— А это папа с тетей Ниной. Смотри, какой толстый. А она в бантах и очень серьезная. Наверное, у нее куклу перед съемкой отобрали. А это опять Яков с семьей.