Антон Леонтьев - Хозяйка Изумрудного города

И все же ее тянуло на родину, прошло почти двадцать пять лет с того момента, как она покинула Россию.

Поэтому, когда распространилась удивительная весть о том, что советское правительство позволяет вернуться на родину тем, кто когда-то бежал из империи, Евгения, немного подумав, решила, что это и есть ее шанс. Родители Николя давно отошли в мир иной и не могли противиться ее желанию возвратиться в Петербург, который носил теперь имя Ленинград.

Евгению отговаривали, заявляли, что верить большевикам нельзя, многие друзья, также русские эмигранты, отвернулись от нее. Другие, наоборот, поддержали ее в смелом решении. Владимир, которому к тому времени исполнилось почти восемь, был пленен рассказами матери о России и хотел во что бы то ни стало уехать туда.

Собрав вещи, в основном научные труды и книги, Евгения уладила формальности, побывав в советском посольстве. Там, предъявив паспорт, полученный ею еще в николаевской империи, она получила разрешение вместе с сыном вернуться на родину. К ней отнеслись крайне благожелательно, Евгения, ожидавшая застать в посольстве злобных монстров, поразилась, когда ее встретили так тепло и искренне. Может быть, и на самом деле Советский Союз и есть та самая благословенная страна, о которой мечтали философыреалисты?

Она въехала в Союз и попала в Ленинград. Евгения де Форж знала, что ее родине требовались ученые.

А она была ученым с мировым именем. Ей обещали место в университете и комнату в общежитии.

Обещания сдержали, но Евгения очень быстро убедилась, что жизнь в новой России еще хуже, чем ее существование под игом нацистов в оккупированном Париже.

Сплошной страх, наушничество, интриги — и тотальная нищета, которая почему-то воспринималась почти всеми как благосостояние. Раздутый, непомерный культ личности товарища Сталина, чьи портреты висели везде, был для чем-то идиотически-смешным. — Евгения Владимировна, — с апломбом заявил ей как-то заведующий кафедрой профессор Петров, ставленник декана и послушная марионетка в его руках. Если у вас есть какие-то претензии, то вы имеете полное право возвратиться к себе в Париж.

Нам не нужны те, кто сомневается в правильности коммунистического курса нашей страны и лично Иосифа Виссарионовича!

На родине, в ее России, почти все неузнаваемо и фатально изменилось. От прежней страны ничего не осталось, она была в плену иллюзий и пропаганды, когда приняла решение вернуться в Ленинград. Владимир, посещавший советскую школу, стал предметом насмешек и всеобщей обструкции. Его дразнили буржуенком, часто били, учителя не признавали его несомненных успехов, и даже учительница французского языка кричала, что он-то, свободно говоривший на подлинном французском, не знает языка Мольера и Ромена Роллана.

Евгения подумывала о том, чтобы вернуться в Париж, но, как ей заявили, приехавшие в Советский Союз и принявшие советское гражданство не могут вернуться обратно. Она же не предательница, чтобы ехать в капиталистическую Францию! Евгения не понимала, к чему такие громкие заявления, она любила Францию, ставшую ее второй родиной, ничуть не меньше, чем Россию. Именно Россию, а не Советский Союз, страну, явно ей чуждую и антипатичную.

Евгения чувствовала всеобщее отчуждение и зависть. Но чем же все это могло закончиться?

Как-то глухой ночью в дверь комнаты раздался бесцеремонный стук. Евгения, работавшая над статьей, вздрогнула. Кто бы это мог быть в такое время?

— Открывайте, мы знаем, что вы дома! — повелел грубый мужской голос.

Евгения, в халате, накинутом на плечи, повиновалась приказанию.

— Гражданка де Форж, — на пороге стоял военный в окружении нескольких человек, также одетых в форму. — Посторонитесь…

Как стервятники на добычу, военные ринулись в ее комнатушку. Не предъявив ордера на обыск, который главный военный держал в руках, ничего не объяснив, они стали переворачивать комнату Евгении вверх дном. Владимира, мирно спавшего, бесцеремонно выпихнули из кровати.

Когда Евгения поинтересовалась, в чем же дело, военный, рассмеявшись, сказал, что она как враг народа не имеет права задавать такие вопросы.

— Что ты делаешь в Советском Союзе? — тыкая ей, сказал он. — Зачем к нам приехала, по чьему заданию?

Французской разведки?

— Что за бред, — спокойно заявила Евгения, не веря в то, что эта фантасмагория происходит именно с ней. — Я желаю беседовать с французским послом, причем немедленно. Если я арестована, то хочу переговорить со своим адвокатом! И требую к себе и моему сыну уважения, вы обязаны позволить мне хотя бы одеться!

— Что ты сказала, французская шлюха? — протянул военный. — У тебя еще какие-то требования? Шпионка, враг народа, вот ты кто!

— Что вы себе позволяете, вы пьяны, — Евгения не терпела беспардонного хамства. — Если бы французский полицейский позволил себе такой тон, то немедленно потерял бы работу. Я пожалуюсь вашему начальству!

Военный, грубо отпихнув Евгению, самолично принялся за обыск. Многочисленные бумаги, чертежи, формулы завернули в три простыни, которые опечатали сургучом.

— Это доказательства твоей вины, предательница, — промямлил военный.

— Вы что, взяли на себя функции суда, раз выносите мне приговор? — продолжила Евгения.

Военный, не выдержав, ударил ее по лицу.

И это был только первый удар, который ей пришлось испытать. В тюрьме, куда ее доставили, со всеми заключенными обращались, применяя меры физического воздействия. Когда Евгения разъяснила следовательнице, даме с жирными волосами и скверным дыханием, что враг народа — это изобретение французских революционеров-якобинцев, устроивших когда-то сумасшедший террор и отправлявших на гильотину своих политических противников и вообще всех, кто выказывал хотя бы малейшее недовольство их режимом, та запустила в нее чернильницей.

Евгения знала только, что арестовали ее по анонимному доносу. Она так и не узнала, кто же наклеветал на нее — коллеги в университете, завидовавшие ее успехам и таланту, соседи по общежитию, желавшие получить ее комнатушку, или родители одноклассников Володи, опасавшиеся дурного влияния «буржуенка» на своих чад.

Никакого свидания с французским послом ей не предоставили, разлучили с Владимиром и запихнули в камеру, заполненную такими же, как она, несчастными и недоумевающими женщинами. Евгении предъявили обвинение в шпионаже в пользу французских и американских спецслужб и краже секретных материалов из университета.

На процессе, который более всего напоминал пародийное зрелище, она попыталась объяснить, что физические формулы не являются национальным достоянием, а интернациональны и принадлежат всему человечеству. Ее немедленно лишили слова. Всех интересовало одно — когда, где и как она встречалась с представителями разведки, чтобы передать им секреты производства атомной бомбы. Кто-то явно хотел сделать на Евгении карьеру, представляя ее как супершпионку, желавшую украсть военные тайны страны Советов.