Непокорный рыцарь - Софи Ларк

У Неро копна черных волос без намека на коричневый оттенок. Они падают ему на глаза, и тогда он откидывает их назад сердитым нетерпеливым жестом, словно его раздражают собственные волосы и все, что смеет касаться его лица.

Галло одевается как Джеймс Дин – потертая кожаная куртка, которая кажется старше его самого, рваные джинсы, высокие ботинки на шнуровке или засаленные конверсы.

Такого Неро я знаю большую часть своей жизни.

Тот, что лежит на моей постели, немного другой. Во-первых, он спит. Вырубился или отключился, я не знаю точно. Но его неистовый гнев погас. Его лицо расслабленно. Почти спокойно.

Я видела его таким только за рулем автомобиля. А мы при этом удирали от копов. Но именно тогда казалось, что Неро почти счастлив.

Его футболка порвалась в драке. На груди длинный порез. Его я тоже промываю губкой.

У Неро почти нет волос на теле – кожа на его груди такая же гладкая и темно-оливковая. Я удивлена, что у парня нет татуировок, я не вижу вообще ни одной.

Я умываю его лицо. Неро стонет, когда я касаюсь припухлостей. Этот звук вызывает сострадание.

Я понимаю, как ему больно.

Я никогда не думала о Неро как о человеке, который может испытывать боль. Казалось, что он лишь наслаждается ею.

Я смотрю на парня, который лежит здесь, и думаю о том, как он на самом деле молод. Ему всего двадцать пять, как и мне. Неро всегда казался гораздо старше. Особенно когда мы учились в школе.

Но тогда он был только ребенком. И лишь недавно отметил совершеннолетие.

Просто у него было трудное детство. Труднее моего.

Да, у Галло есть деньги. Но сколько лет было Неро, когда кто-то впервые вложил ему в руку пистолет?

Я смотрю на эту руку, сжимающуюся на груди, будто он пытается за что-то ухватиться. Костяшки, разбитые в кровь. Длинные, тонкие, красивые пальцы.

Я на секунду просовываю свою ладонь в его, чтобы Неро было за что держаться. У меня тоже длинные пальцы. Наши руки идеально сочетаются. Словно пальцы в перчатке. Словно они созданы друг для друга.

Ресницы парня трепещут. Я быстро убираю руку и снова сажусь на корточки, прежде чем он успевает что-то заметить.

Неро пытается сесть, и я укладываю его обратно.

Мы немного беседуем, спокойнее, чем когда-либо.

А затем он целует меня. Не так, как тогда в машине.

То был жестокий, агрессивный поцелуй, больше похожий на наказание. Сейчас все совсем иначе. Почти нежно.

Мы целуемся так долго, что я забываю, кто он и кто я. Я забываю, что сотни раз клялась себе никогда-никогда-никогда не вручать свое сердце Неро Галло, чтобы тот не смог разбить его и потоптаться по осколкам, как поступал со всеми остальными.

Затем его рука задевает мою грудь, и я вздрагиваю, потому что это прикосновение к соску посылает по моему телу электрический разряд. Неро отстраняется, на его лице написано удивление, почти ужас.

Затем он уходит.

И я остаюсь в одиночестве сидеть на кровати, несколько часов размышляя, почему я дала себя поцеловать. И почему он вообще этого захотел.

* * *

На следующее утро я просыпаюсь с затуманенной и гудящей головой.

Я редко пью, так что те два бокала пива, что я опрокинула в доме Ливая, явно не пошли мне на пользу.

Я вваливаюсь на кухню, где, разложив по всему столу учебники, уже сидит Вик и что-то пишет, почти касаясь носом тетради.

– Что ты делаешь? – с подозрением спрашиваю я.

– Я записался на курсы, как ты мне и сказала, – отвечает он.

Судя по его смиренному заискивающему лицу, брат явно хочет загладить свою вину.

Он знает, что теперь я вынуждена толкать дурь для Ливая Каргилла, но об офицере Шульце я Вику не рассказывала. Нет ничего опаснее, чем работать на полицейского в Олд-Тауне. Если бы Вик знал, чем я занимаюсь, ему самому грозила бы опасность.

– Что пишешь? – спрашиваю я.

– Эволюционную биологию, – отвечает он. – Все о естественном отборе, общем происхождении и видообразовании.

– Это типа истории с Менделем и горохом? – уточняю я.

Я смутно помню, как заполняла кучу квадратиков, которые должны были научить нас рецессивным и доминантным признакам.

– Да, вроде того, – говорит Вик.

– Что за диаграмма с наследственностью? – спрашиваю я.

– Решетка Пеннета.

– О, это я помню.

– Ну, ее мы проходили еще на школьной биологии, – говорит Вик. – Это более продвинутый уровень. Гляди…

Он стучит пальцем по раскрытой тетради и жестом приглашает меня сесть рядом и посмотреть вместе с ним.

– Смотри, я читаю об эпигенетике, которая представляет собой модификацию экспрессии генов, а не изменение самого генетического кода.

Вик прочитал это не по книге, а просто выпалил из головы. Мой брат чертовски умный. Вот почему мне невыносима мысль, что он может прозябать всю жизнь разнорабочим или, что еще хуже, безработным. Гнить в тюрьме из-за того, что по глупости доверился кому-то вроде Ливая.

– Но обрати внимание, – говорит Вик, показывая мне на учебник. – Здесь идет речь о наследственных мутациях. Вот эта связана с геном FOXC2, она называется «дистихиаз». Такая мутация была у Элизабет Тейлор – ресницы растут в два ряда.

– Это круто! – говорю я, пытаясь вспомнить, как выглядела Элизабет Тейлор.

– У меня она тоже есть! – гордо говорит брат.

– Что? – Я наклоняюсь ближе, чтобы рассмотреть его лицо.

У Вика действительно очень густые ресницы. В детстве из-за этого его часто принимали за девочку – особенно если мы не успевали его вовремя подстричь.

– Откуда ты знаешь, что у тебя он есть? – спрашиваю я.

– Потому что гляди – мои ресницы не просто густые. Они растут в два ряда.

Я внимательно разглядываю его глаза. Вик прав – ресницы растут одна над другой, а не просто в один ряд.

– Это… плохо? – спрашиваю я.

– Это может вызывать раздражение, – говорит он. – Но у меня, к счастью, такого нет. Дистихиаз встречается очень редко. Но это аутосомно-доминантное расстройство.

Я в непонимании смотрю на него.

– Передается от родителя ребенку, – услужливо подсказывает Вик.

– У мамы он был?

– Откуда мне знать? – хмурится брат.

Иногда я забываю, что он совсем ее не помнит. Мать никогда не навещала Вика с тех пор, как оставила его на нашем пороге.

Думаю, папа иногда общался с ней. Более того, теперь я почти уверена в этом после того, что сказала мне Эли. Только от отца мама могла получить ту фотографию.

Эли сказала, что мама повесила ее на зеркало. От