Ольга Строгова - Дневник грешницы

– На саблю, – подумав, сказал русский. Отстегнул ее и положил на ковер рядом с собой.

При виде этого пожилой штабс-капитан подавился кальянным дымом и закашлялся. Граф участливо похлопал его по спине и снова вполголоса произнес несколько непонятных для турок слов. Штабс-капитан возмущенно дернул усом, но возражать не стал.

Вторая игра закончилась так же, как и первая. И с тем же результатам – паша одержал быструю и убедительную победу.

– Хвала Аллаху, милостивому и милосердному к правоверным! – Паша поднял обе ладони и набожно огладил свое круглое, желтоватое, как дыня, лицо и крашенную хной бороду. – Хорошая сабля! Унесите в мою оружейную.

Несмотря на две неудачи подряд, русский граф отнюдь не выглядел обескураженным.

– Сыграем еще? Но теперь уж точно на условия перемирия! – предложил паша.

Штабс-капитан взвыл и схватил молодого русского за руку:

– Граф, опомнитесь! Поручик, я запрещаю вам…

– Ничего, – отмахнулся тот. – Бог троицу любит.

И любезно перевел свои слова для навострившего уши паши.

– Хорошо сказано! – восхитился паша. – Троица! Значит, с вас – три лишних дня перемирия!

– Согласен, – кивнул русский. – Три лишних дня перемирия. Против вашего янычара Якуба.

«Сдался вам этот сын шакала», – усмехнулся про себя паша. Впрочем, не зря сказано: «Кого Аллах хочет наказать, того лишает разума».

И трясущимися от радостного нетерпения руками снова выметнул кости.

– Э… – выдавил паша полчаса спустя, когда вороной жеребец и сабля вернулись к своему владельцу. – Э… это случайность! Сыграем еще!

Штабс-капитан безнадежно махнул рукой и потянулся за кофе. Молодой граф, наоборот, отставил в сторону чашечку и взял в руки стаканчик для костей. Наступила его очередь метать заки. И его очередь выигрывать.

– Этого просто не может быть! – воскликнул паша еще через двадцать минут. – А может, тебе помогает сам шайтан?

– Может быть, – усмехнулся русский. – Едва ли мне помогает Аллах – я же неверный.

Паша мрачно засопел. На веранду ввели связанного Якуба и поставили на колени перед новым хозяином.

– Теперь твоя никчемная жизнь принадлежит этому русскому, – сказал Мустафа-паша.

– Встань, – велел русский Якубу. – Ты свободен. Твоя жизнь принадлежит тебе. Немедленно развяжите его!

Якуб, которого при захвате ударили по голове, молчал и лишь переводил ошарашенный взгляд налитых кровью глаз с паши на русского и обратно. Мустафа-паша брезгливо отвернулся – от Якуба, пролежавшего два часа на скотном дворе, ощутимо попахивало коровьим навозом. Русский пожал плечами, вытащил из ножен короткий армейский нож и сам перерезал Якубу веревки.

– Ты свободен, – раздельно, по слогам, пристально глядя на Якуба, повторил русский. – И можешь идти куда пожелаешь.

– Может, сыграем еще? – тоскливым голосом, не надеясь на положительный ответ, предложил Мустафа-паша.

– А разве у вас есть еще что-нибудь ценное? – усмехнулся русский.

– Господин… – прочистил горло Якуб. – Господин…

– Можешь называть меня по имени – Алексей Николаевич, – предложил русский. Но, заметив потрясенное таким неслыханным предложением лицо Якуба, слегка поморщился и добавил: – Ну, или «господин поручик».

– Господин поручик, – низко склонился Якуб. – Если позволено будет ничтожному рабу сказать несколько слов…

– Говори, – разрешил русский. – Но не называй себя рабом. Ты такой же свободный человек, как я, как твой начальник, как твои товарищи. Перед лицом Аллаха все равны, разве не так?

«Хорошо, что на веранде, кроме меня, русских и этого вшивого Якуба, никого нет, – подумал Мустафа-паша. – Хорошо, что янычары не слышат этой крамолы».

А он хитрый, этот русский молокосос! И наглый! Как жаль, что нельзя немедленно и тут же обезглавить его, расстрелять, задушить или лишить жизни более неприятным способом! Как жаль, что покамест с ним необходимо договариваться! Но ничего, когда пройдет священный день пятницы и закончится перемирие, он сам, Мустафа-паша, лично, собственным ятаганом сделает из него кебаб!..

Пока паша предавался мечтам, вшивый Якуб разболтал русскому все о плененной княжне. Об отважной болгарской красавице, которая спасла ему жизнь и которую в свою очередь пытался спасти он сам.

Русский задумался.

– Сыграем, – наконец кивнул он. – Последний раз. На девушку.

Паша вздел руки и возмущенно затряс головой:

– Девушка – моя! Моя провинившаяся наложница, которую я подверг заслуженному наказанию! На нее играть я не стану!.. Возьми золото… много золота, пять раз по тысяче акче!

– Не возьму даже пять раз по тысяче динаров, – отмахнулся русский. – Только девушку. А если проиграю – отдам коня и саблю!

– И три лишних дня перемирия, – быстро добавил Мустафа-паша. – И Якуба… впрочем, нет, этого шелудивого пса можешь оставить себе!

Якуб сверкнул глазами. Его рука машинально потянулась к пустым ножнам. Граф вполголоса велел ему успокоиться.

Штабс-капитан только шумно вздохнул и поднял глаза к потолку. По-видимому, он решил ни во что больше не вмешиваться.

– Играем! – решился паша. – Последний раз! И да пребудет с нами милость Аллаха! Со мной, – быстро поправился он, – со всеми правоверными!

– Пребудет, – миролюбиво согласился русский. – Как только зайдет солнце, сразу же и пребудет.

Паша непонимающе воззрился на него.

Стоит ли говорить, что Мустафа-паша проиграл?!

Ну так вот, он проиграл. Болгарскую княжну, перепачканную навозом и благоухавшую не хуже Якуба, привели на веранду. Но если паша надеялся, что вид, а главное, запах девушки заставит русского отказаться от своего сомнительного выигрыша, то он просчитался.

Русский с замечательным самообладанием разрезал на ней веревки, а потом вытащил из кармана белоснежный платок с вышитой в углу монограммой, смочил его в чаше с водой и протянул девушке. Та приняла платок с достоинством, как должное, и не спеша обтерла им лицо и кисти рук. После чего посмотрела на русского долгим, темным и томным взглядом.

Этот взгляд не понравился паше еще больше, чем недавний проигрыш в нарды.

Да в конце концов, – война у нас с русскими или нет?! К шайтану его, это перемирие! Победителей не судят, а если что – напишу сераскеру Ахмед-паше, что русские сами вероломно напали на видинский гарнизон!

Мустафа-паша сделал условный знак дежурному янычару, неподвижно, как статуя, золотящемуся в лучах заходящего солнца. Тот, придерживая ятаган, слетел со ступенек веранды и хрипло прокаркал команду. Еще двое янычар выбежали из открытых на веранду дверей дома и стали перед пашой, защищая его от русских.