Мэри Стюарт - Лунные пряхи

— Привыкнуть? Вы имеете в виду, что уже прожили здесь некоторое время?

В голосе его прозвучал неподдельный интерес.

— Уже больше года. Я работаю в Британском посольстве в Афинах.

Мне показалось, что он окинул меня оценивающим взглядом. Потом легко подбросил мой чемодан, словно тот весил не больше унции.

— В таком случае вы, наверное, говорите по-гречески? Вот сюда, дорогая. Мы поднимемся по наружной лестнице — боюсь, она довольно простенькая и старомодная, но ведь и она тоже частица того, что в совокупности создает наше скромное, безыскусное очарование.

Вслед за ним я стала подниматься по украшенным цветами ступенькам. Гвоздики источали густой, словно дым на солнце, аромат.

— Я немножко освоила греческий. — Собственно говоря, решение не скрывать сей факт я приняла, когда повстречала детей, и он наверняка выяснит (впрочем, я и сама уже дала это понять), что я с ними разговаривала. Словно извиняясь, я добавила: — Но он ужасно трудный, а уж написание букв! Я могу задать простые вопросы, но чтоб говорить бегло… — Я засмеялась. — На работе я в основном имею дело с соотечественниками и снимаю комнату вместе с одной английской девушкой. Но когда-нибудь я всерьез займусь языком и выучу его. А вы знаете греческий?

— Немножко, моя прелесть, совсем чуть-чуть, к тому же, уверяю вас, произношение у меня отвратительное. То есть понимать-то меня понимают, но предпочитаю переходить на греческий лишь в случае крайней необходимости. К счастью, Стратос прекрасно говорит по-английски… Ну, вот мы и пришли. Простенько, но очень мило, вы не находите? А весь декор — это моя идея.

Раньше это была обычная невзрачная квадратная комната с небрежно оштукатуренными стенами и пробитым в толстой стене небольшим окошком с видом на море. Теперь же неровные стены были выкрашены в синий и белый цвет, пол покрывала новая соломенная циновка, а кровать, с виду вполне удобная, была застелена ослепительно белым стеганым покрывалом. Сквозь прорезь окна пробивались косые лучи жаркого полуденного солнца; хотя ставни были открыты и занавески на окне отсутствовали, росшая снаружи виноградная лоза рассеивала солнечный свет, так что стены прекрасно оживлялись движущимися тенями листьев и усиков.

— Жалко было бы загораживать все это, правда? — заметил Тони.

— Да, здесь очень мило. Так это и есть ваш «декор»? А я думала, вы имели в виду, что сами оформили комнату.

— В некотором смысле можно сказать и так. Я помешал им испортить ее. Стратос во что бы то ни стало желал навесить на окна подъемные жалюзи и обклеить стены двухцветными обоями, в общем, соорудить уютное гнездышко.

— Да? Что ж, уверена, вы были правы. А этот, э-э-э, Стратос… так вы называете мистера Алексиакиса?

— Да, он тут хозяин, знаете? Ваш приятель-датчанин рассказал вам о нем? Весьма романтическая история о «местном парнишке, выбившемся в люди». Собственно говоря, именно об этом и мечтают все эмигранты из этих бедных кроличьих клеток — чтоб через двадцать лет вернуться домой, обзавестись недвижимостью и осыпать свою семью деньгами.

— Так значит, у него и семья есть?

— Только сестра, Софья, и, между нами говоря, дорогая моя, осыпать ее деньгами несколько трудновато. — Тони опустил мой чемодан на стул и повернулся ко мне с доверительным видом человека, которому давненько не доводилось всласть посплетничать. — Это значило бы осыпать деньгами также и ее муженька, а милый Стратос не переваривает своего шурина. И его можно понять. Я и сам от него не в восторге, а уж мне чертовски легко угодить, такой я добродушный парень. Нет, в самом деле. Помню…

— Чем же он так плох?

— Джозеф? О, прежде всего, он турок. Мне-то это безразлично, однако в некоторых из здешних деревушек турок считают низшим сортом, так же как болгар и немцев. Бедная девушка была вполне состоятельной, уважаемый папаша и все такое — в общем, то, что надо для любого приличного местного паренька, а ей вот понадобилось выйти замуж за этого турка из Ханьи, который большую часть времени транжирит деньги да пьянствует — сам и пальцем не шевельнет, а ее все гоняет. В общем, обычное дело, печальная история. Хуже всего, что он не позволяет ей ходить в церковь, а это, само собой, ее последняя соломинка. Мило, не правда ли?

— А разве священник не может помочь?

— Такового, дорогая моя, у нас не имеется: он только наезжает время от времени.

— Ох, бедная Софья.

— Да уж, но она повеселела с тех пор, как ее брат Стратос вернулся домой.

— Должно быть, он нажил неплохое состояние. У него ведь был ресторан? Кажется, где-то в Сохо?

— О, вы его наверняка не знаете — он совсем небольшой, хотя местные, разумеется, считают его чем-то вроде «Дорчестера»,[4] никак не меньше, и приписывают Стратосу соответствующие доходы. А он далек от того, чтобы их разочаровывать. Впрочем, это и вправду было милое местечко; я сам проработал там шесть лет. Там-то я и освоил слегка греческий: большинство ребят там были греками. По словам Стратоса, они помогали ему чувствовать себя как дома. Вот так-то. Ну ладно. — Он поправил персиковую скатерть на столе. — Тут довольно забавно, занятно немного подлакировать это местечко, хотя не уверен, что крошка Тони намерен обосноваться здесь на всю оставшуюся жизнь. Мы тут собираемся заняться строительством, чтоб в результате получилось красивое длинное невысокое здание с видом на море.

— Замечательно.

Окно выходило на юго-запад, на бухточку, окруженную с трех сторон сушей. Слева я заметила край крыши — и все: остальная часть деревни была мне не видна. Прямо подо мной, наполовину скрытые виноградной лозой, угадывались контуры ровной, покрытой гравием площадки, на которой были расставлены несколько столиков со стульями — это, без сомнения, был «чудесный сад», о котором говорила Ариадна. Цветы в нем росли в кадках, огромных глиняных пифосах, похожих на старинные сосуды для вина из критских дворцов. Группа тамарисков росла там, где гравий уступал место ровной скалистой поверхности береговой полосы; отполированная волнами, она ослепительно сияла на солнце. И в каждой трещинке скалы ярким пламенем горели блестящие розовые и темно-красные головки астр, а прямо рядом с ними неторопливо плескалось море, шелковистое и темное; волны с едва заметными полосами света и тени нежно набегали, а затем отступали от раскаленной скалы. А дальше, у внешнего изгиба бухты, вздымались неровные вершины высоких утесов, основания которых утопали в теплом летнем море, окаймленные узкой золотистой полоской гальки, окружающей кольцом все острова лишенного приливов Эгейского моря. Но даже эта полоска окажется под водой, если с юга подует сильный ветер. Неподалеку от берега на якоре покачивалась небольшая яхта, выкрашенная в сине-оранжевый цвет.