Ирина Арбенина - За милых дам

— Ну, ты представляешь, какие были нравы?! Говорят: скидавай трусы и, как миленький, без всяких сомнений… Воспринимаешь это как само собой разумеющееся: родителей нет, компания в сборе и веселится… Мне и в голову не пришло, что тут подвох. А эти гости… Отец у Боба ведь чуть ли не в ЦК работал… Представляешь рожи — они же совершенно ошалели: открывается дверь, и входит голый парень…

Русалка весело смеялась. А Амир задумчиво поглаживал ее колено. И размышлял. «В этих сетях что-то есть…» Конечно, при детальном рассмотрении девушка не ахти, очень средняя… Но ему импонировало это стремление раскрепоститься… Почти ничего не скрывающие от многолюдной толпы сети, не слабо… Может быть, попасться в них? Амира давно уже не привлекал простой, примитивный, трехсложный секс: лег — трахнул — встал. Больше того, он был ему недоступен. Бурный, изнуряющий образ жизни сделал свое дело: чтобы возбудиться, ему теперь нужно было что-то особенное… И он теперь всегда искал в женщине какой-то крючок, изюминку… Иногда его даже привлекал какой-нибудь изъян, порок… Что-то вроде одноногой проститутки, имевшей бешеный успех у пресыщенных развратом парижан… где-то он об этом читал.

Амира тошнило от нормальности, от всего здорового, обычного, естественного… Он был апологетом аномалий… В этом реализовалось его вечное стремление к освобождению от скучных условностей. Надо признаться, что тогда, в юности, оказавшись нагишом среди чинных благопристойных людей, он испытал не стыд и не замешательство, а настоящий кайф. И ему не так часто удавалось повторить это ощущение. Не потому, что не было больше ситуаций… Ситуаций было навалом… А вот такого кайфа больше не было. Хотя стремился он к нему постоянно…

— Тогда… за свободу? — Русалка протянула ему бокал.

«Соображает!» — Амир, пристально глядя своим прославленным неотразимым долгим взором в русалочьи непонятного цвета глаза, медленно поднес бокал к губам и залпом, не разбираясь, выпил.

Лицо русалки было разрисовано серебристой краской… «Однако… как я ее узнаю, когда вернусь?..»

Вот теперь Амиру уже по-настоящему было плохо. Он встал из-за стола:

— Pardon… Вынужден… вынужден отлучиться.

Покачиваясь, он пошел между столами… Обведенные черным глаза, зеленоватые щеки, огромные карминные, алые, багровые рты… Грим делал знакомые лица неузнаваемыми. Все эти рожи плыли мимо него, и он не узнавал никого, а ведь здесь были его хорошие друзья, приятели, знакомые…

Привет, дорогая… Даже бывшие любовницы… Приходилось останавливаться, разговаривать, выпивать… Но его не интересовали бывшие. Он хотел вернуться к русалке…

«Как же я ее узнаю… Ах вот что… Я найду ее по сетям и по этому… что под сетями, — облегченно подумал Амир, выбираясь из зала. — Я запомнил».

В дверях он застрял на некоторое время, продираясь сквозь стайку мужчин, обступивших Ивана-царевича и без зазрения совести с ним кокетничающих… Но мужчины сегодня Амира не интересовали… Наконец он все-таки вышел из зала…

Но почему-то он попал не туда, куда нужно… а в какой то полутемный коридор… Возможно, здесь уже начинались служебные помещения… Возле светящегося прямоугольника открытой двери стоял парень в форме официанта и, прислонясь к косяку, курил. Амир вдруг посмотрел на него с надеждой… Туалет он найти отчаялся, и теперь его планы, резко, как это бывает у пьяных, переменились.

Еле удерживаясь на ногах, Амир остановился возле официанта.

— Чашку чая…

— Не положено.

По правилам сегодняшней вечеринки посетителям не подавали горячие напитки: ни чай, ни кофе — только выпивку. Ресторан счел, что при большом скоплении народа и толкотне горячие сосуды могут быть опасны. Официанты просто не смогут лавировать с ними в бурлящей толпе.

— Чашку чая.

— Нам не разрешено подавать.

Амиру казалось, что если он не сделает сейчас глоток крепкого горячего чая, то просто умрет.

Официант загасил окурок и теперь стоял перед Амиром навытяжку.

— Чашку чая!

Официант покачал головой. Ему было жаль этого пьяного, смертельно бледного человека, но он знал, что на кухне ему не дадут даже пакетика чая и что его самого могут за это в два счета выставить с работы — хозяином ресторана был американец, и он не любил, чтобы его распоряжения нарушались.

Амир вытащил из кармана стодолларовую купюру и протянул парню… Тот исчез… И через пять минут появился с чашкой кипятка…

Это был самый дорогой кипяток, который ему когда-либо приходилось подавать.

Амир, обжигаясь, сделал маленький долгожданный глоток…

Если бы он все-таки добрался до долгожданного туалета, и его бы там хорошенько вывернуло… Если бы он все-таки осуществил это свое поистине спасительное намерение… То неизвестно, как бы оно еще повернулось. Но он добивался этой чашки чая…

Не замечая знаков и подсказок, которые делает им судьба, люди часто, преодолевая изо всех сил ее сопротивление, стремятся к тому, что кажется им таким желанным, а на самом-то деле грозит крахом, катастрофой, неудачей или даже смертью.

Чашка с кипятком вырвалась из рук Амира, осколки разлетелись по полу… Официант расстроенно смотрел на рухнувшего к его ногам пьяного. Ну вот теперь придется возиться… Человек хрипел и корчился… Жуть какая-то… чего только в этом кабаке не насмотришься! Мальчик-официант хотел наклониться… Но передумал: повернулся и поскорей отправился на поиски менеджера. Это была его обязанность: как только ситуация выходила за пределы строго регламентированной жизни ресторана и правил, установленных американцем-хозяином, о ней следовало немедленно сообщать менеджеру.

Данная ситуация явно требовала вмешательства менеджера…

Сначала Амиру было так муторно, так худо… потом очень больно… Как будто сам Фредди Крюгер рвал своими длинными ножами-ногтями его кишки… Чашка горячей воды, которую он выпил, подействовала как катализатор — яд стал впитываться быстрее… Амира обступили красные, черные обморочные всполохи… Ужасные лица с кровавыми ртами и пустыми глазницами склонялись и кружились над ним, что-то быстро бормоча. Он не мог разобрать ни одного слова… Потом страшные лица — морды нечисти, выползающей в ночь на Хэллоуин, отступили, и над ним теперь склонялись какие-то милые, приятные, давно забытые люди: какие-то женщины, маленькие дети… мать… отец… кажется, это были люди, которые его очень любили… может быть, раньше, когда-то, в детстве — он не помнил когда… А теперь они отчего-то пришли к нему вновь.

Потом через нестерпимую боль вдруг стала пробиваться невиданная легкость. Как будто он парил нагишом, как всегда мечтал, в легкой, как облака, воде, и ему не надо было делать никаких усилий и движений, чтобы удерживать свое лишившееся веса тело в этой невесомости. На него вдруг перестала действовать сила земного притяжения. Легкость и счастье наконец посетили его. Невероятная легкость и невероятное счастье, сопровождающие освобождение, когда жаждущая свободы душа наконец расстается с клеткой-телом…