Медвежий Яр. Часть 1 - Алёна Берндт
– Я помню, дядьку нашего арестовывали, по подозрению то ли в краже, то ли ещё в чём-то, – задумчиво пропыхтел Архип Фомич, – Тоже всех опрашивали, слухи да сплетни собирали. У нас на селе-то, не хуже, чем тут в Бобровке посплетничать любили, как они потом в этом всём разбирались, я не знаю. Ну, ничего, вроде бы всё выяснили со временем, месяца через три домой отпустили.
– Три месяца! – всплеснула руками Варвара, – Да как же так можно, по наговору на человека его же еще и держать взаперти!
В дверь постучали, и на пороге показалась бледная Наташа с мокрым зонтом в руках.
– Лиза! Ох, ты дома, слава Богу! А то соседка наша, Мелехина, болтала, что ты в сельсовет пошла к этим… городским.
– Наташенька, проходи скорее, ты вся промокла, – Варвара взяла из рук гостьи зонт и пошла в кухню за чашкой для неё, – Садись за стол, сейчас мы тебя горяченьким напоим.
Лизе пришлось начать снова свой рассказ, теперь уже для Наташи. Она неимоверно устала и чувствовала даже какую-то дурноту, хотелось лечь и лежать в темноте.
Екатерина Александровна немного успокоилась, что дочь дома, в целости и сохранности, и вроде бы даже улыбается немного, поэтому она отправилась заняться внуком, пока Лиза и Наташа разговаривают за столом.
– Я думаю, это Зинка! Паршивка, её рук дело, больше некому! Накатала анонимку, вот ведь гадина! Это у неё от злости все волосы повылазили, мегера!
– Может быть и она, а может и нет, кто знает, – покачала головой Лиза, – У Виталия тоже есть «доброжелатели»… Он недавно Тарасова уволил за пьянку. Тот уж сколько раз на смену нетрезвым являлся, и предупреждали, и премии лишали, и на поруки брали, а что толку? Как пил, так и продолжал. Вот, составили акт, всё как положено, да и уволили по статье.
– Я слышала, он жаловался в магазине, что его за опоздание уволили, – удивилась Наташа.
– Ну вот, видимо стыдно признаться, что за пьянку… Так вот, он когда за трудовой книжкой и деньгами приходил, я как раз была в бухгалтерии. Так он так зло на меня косился, и шипел Ирине Анатольевне, расчётчику, что покажет еще этому Шухрину, чтобы не зазнавался. Пьяный был, конечно…
– Да… так вот и задумаешься, – покачала головой Наташа, – Живёшь себе по совести, ничего плохого не делаешь, вот так вот, оказывается, что на тебя уже и кто-то зубы точит… Нет, я всё же думаю, что это дело рук не пьянчуги-Тарасова… Это всё Зинка! Я завтра сама пойду к этой… комиссии, поговорить! Расскажу им про эту дамочку и её делишки.
– Наташа, ты сначала хорошо подумай. А лучше никуда не ходи! – покачала головой Лиза, – Там люди не чета нам, простофилям… Нужно знать, что говорить, и знать очень хорошо. Как бы хуже не сделать… А про Зинку они и сами уже знают, меня этот Дюрягин о ней спрашивал. Но я думаю, что целую комиссию из-за одного анонимного письма никто бы не стал отправлять сюда… Всё гораздо серьёзнее, только нам никто не скажет.
Подруги смотрели, как над нетронутыми чашками с горячим чаем поднимается лёгкий дымок, думалось каждой про своё.
Глава 18.
Комиссия, конечно, во всём разобралась со временем. Доброжелательный Пётр Гаврилович Дюрягин, и молодой его помощник Сергей Мищенко расспрашивали сельчан о том, о сём, иногда что-то записывая на ходу. А вот третий их коллега, никому не известный и малозаметный, ни с кем не разговаривал, он просто изучал изъятые с комбината документы.
Наташа, работая в магазине, каких только версий не наслушалась. И о баснословном богатстве Шухрина говорили, которое он якобы приобрёл хищениями на комбинате, но тщательно ото всех скрывал. И о том, что комиссия, которая открывала новый цех, была директором подкуплена опять-таки при помощи тайного его богатства… Про Лизу тоже много чего говорили, конечно, но при Наташе никто не осмеливался даже упоминать её имя вместе с именем Шухрина, совершенно справедливо опасаясь, что Наталья за словом в карман не полезет. А уж в таком небольшом селе, как Бобровка, о каждом можно было рассказать многое, особенно когда ты работаешь в местном магазине, куда новости доходят быстрее всего.
К концу октября землю уже подморозило, ощущалось близкое дыхание зимы, хотя на радость людям иногда еще выдавались солнечные дни, когда холодное солнце так украшало почти облетевшую яркую листву. Вот в такой день и шла Лиза по усыпанной опавшими листьями дорожке в контору комбината. Просидев в приёмной минут двадцать, она дождалась, когда её пригласит в кабинет заместитель Шухрина, молодой и шустрый Богдан Жарков.
– Ну, Елизавета Владимировна… не ожидал я от вас такого, особенно сейчас, когда на комбинате и так всё непросто! – прочитав принесённое Лизой заявление, пробурчал недовольно Жарков, – Да и к чему эти жертвы? Шухрина вашего по всем статьям только и делают, что хвалят, комиссия копала-копала, да ничего не выкопала! Сегодня вот акт прислали, что всё у нас хорошо и даже отлично! На наше счастье, конечно. Пишут, что снимут с должности Шухрина только, во избежание разных кривотолков, на главного инженера производства рекомендовано перевести, так это еще и выгоднее, там премии какие… Да и спокойнее, что говорить! Зачем вам увольняться? Да и как думаете, где я найду сейчас нового руководителя покрасочной мастерской, а? Можно подумать, тут в вашей Бобровке в каждом дворе по художнику! Надо немного и о производстве переживать, а не только о собственных… личных чувствах.
Сам Жарков был не местным, его прислали из района, как только стало известно о задержании Шухрина, и теперь он еще только вникал во все тонкости, но его энтузиазм и желание не ударить в грязь лицом делали своё дело, и производство на комбинате не особенно пострадало от неожиданной смены руководства.
– Ничего страшного, незаменимых людей не бывает, – пожала плечами Лиза, – Привезёте из района, или из области пришлют. Я же в своё время нашла целую бригаду, все до сих пор работают и отлично справляются. Могу рекомендовать кого-то из коллектива, все достойны занять моё место. Всё работает в штатном режиме, бригада справляется с окраской всех заказов, какие есть в работе. Тот, что к годовщине Октябрьской Революции заказали, уже готов, находится на сушке. Максимум через три дня можно будет отправлять. С вашим рвением, я уверена, что справитесь. А мои личные…чувства, как вы изволили выразиться, здесь ни при чём. Я не хочу больше этим заниматься, вот и всё. Любое творчество – это вдохновение.
