Элен Гремийон - Кто-то умер от любви

Наверняка она попросила друзей временно пустить ее в эту комнату, — ведь нужно же было куда-то меня привести.

Я жал на педали.

Убогое нижнее белье. Страх испытать наслаждение в чужой постели, пропахшей другой женщиной.

Я жал на педали.

А это странное распятие над кроватью, которое я приписал ее набожности. Ничегошеньки я не понял. Она хотела спать с законным мужем, и только с мужем. Как иначе она могла бы выделить меня из толпы других мужчин, чтобы не утопить в той мерзкой трясине, куда погружалась месяц за месяцем все эти годы?

Я жал на педали. И высматривал лес на горизонте.

Может, она встретила кого-то из этой трясины в баре, где я ее ждал? Поэтому и не вошла, а просто постучала в окно? А ресторан, где мы ужинали, — наверняка она выбрала его, так как была уверена, что не встретит там никого из них.

Я остервенело жал на педали. Вот и указатель деревни „Н.“ промелькнул на обочине; осталось только одолеть крутой вираж, а там, в нескольких сотнях метров, будет озеро. Однако, проезжая мимо „Лескалье“, я по старой привычке притормозил — сколько раз я делал это вечерами, когда с ума сходил от ревности и тоски. А вдруг она тоже по привычке остановилась здесь, почувствовав, как слабеет ее решимость? Вдруг ощутила, как любовь к Луизе снова проснулась в ней, пробудив волю к жизни? Вдруг это чувство подсказало ей, что ребенок любит свою мать, кем бы та ни была в настоящем и в прошлом? Я озирался, ища глазами ее велосипед, прислоненный где-нибудь к ограде. Но вокруг было пусто, только занавеска на первом этаже билась на ветру, вылетая из открытого окна. Как призрак. Это видение заставило меня еще сильней налечь на педали; я должен был успеть, должен был помешать ей сотворить непоправимое.

А может, она и кашляла нарочно прошлой ночью, симулируя приступ астмы? Предпочитая, чтобы немцы взяли нас до того, как я попытаюсь переспать с ней. Мы ничем не рисковали, такое уже бывало с ее друзьями, и всех их благополучно отпускали… Добиться отсрочки на одну эту ночь, а завтра мы поженимся, и ей уже не придется отказывать мне в близости и оправдываться. Мы станем мужем и женой и будем любить друг друга на законных основаниях.

А ведь какой счастливой выглядела она нынешним утром! Как надеялась начать все сначала, выстроить… нет, перестроить свою жизнь — теперь уже со мной и Луизой! Как ей хотелось избавиться от нынешнего существования! Тот, кто прислал ей анонимку, наверняка знал обо всем, и этого она не вынесла.

Я жал на педали. На каждом повороте я надеялся, что вот сейчас она появится и я подбегу к ней и стисну в объятиях и скажу, что согласен с ее словами насчет прошлого, одна часть которого имеет значение, а другая не считается. Или я найду ее на берегу озера, где она будет сидеть, свернувшись в комочек от стыда, что не осмелилась это сделать, потому что человеческое существо слабо и трусливо, и тем лучше. Или потому, что она одумалась и поняла, что я ее не брошу, что мне плевать, кем и с кем она была. Или, может, она побоялась зайти в эту воду, вспомнив, как здесь, на берегу, она и ее родители устраивали втроем пикники. Лишь бы увидеть там, вдали, ее фигурку. Увидеть и обнять. И поцеловаться по-настоящему, нашим первым взрослым поцелуем, так непохожим на наше детское чмоканье. И наши утренние планы ни на йоту не изменятся, мы пойдем в церковь и поженимся там, где я ее полюбил. Мы станем первыми новобрачными без обручальных колец, но отец Андре, конечно, сделает исключение для таких „неразлучных“, как мы, — в конце концов, ведь птицы без них обходятся.

Человек всегда надеется предотвратить несчастье.

Я звал ее, кричал до хрипоты, бегал вокруг озера — и вдруг заметил ее велосипед в густой траве у берега. Возле заднего колеса виднелась пролысина черной земли, и я понял, что она взяла с этого места несколько камней, набила ими карманы, и теперь они лежат на дне озера вместе с ней. Я прыгнул в воду и стал нырять, но взбаламученная тина мешала мне видеть. А может, это были слезы, не знаю. Уже давно стемнело, когда я оставил попытки найти ее. Но я сидел и ждал: может, хоть тело Анни всплывет на поверхность. Камни могли удержать на дне легонькую куклу, но не вздутый труп, пропитанный водой. Вода сильнее камней. Камень, ножницы, бумага, карандаш, огонь, ВОДА. Тело Анни так и не всплыло. Анни всегда была частью моей жизни. Мне исполнилось два года, когда она родилась, она была младше меня на два года без нескольких дней, а когда она умерла, мне было двадцать лет, двадцать лет без нескольких дней. Если в два года без нескольких дней человек еще не знает, что встретил единственную любовь своей жизни, то в двадцать лет без нескольких дней он уже знает, когда она умерла. И тогда спрашивает себя, для чего он живет. Некоторые люди думают, что умрут, если их „пары“ не станет, но я-то всегда знал, что такого не бывает, мой отец ни разу не говорил моей матери, что кто-то умер от любви.»

Я ждала две недели, но письма больше не приходили.

Этот загадочный Луи ворвался в мою жизнь, обрушил на меня свои откровения, дал понять, что моя мать мне вовсе не мать, что моя настоящая мать — якобы эта самая Анни, которая тоже умерла, а потом взял да испарился, и плевать ему на то, что я теперь ночей не сплю.

А ведь мог бы написать под конец: вот, мол, думаю, вы все поняли, Луиза — это вы; сожалею, что приходится сообщать вам об этом в такой форме, но вот мой номер телефона, позвоните, если захотите со мной поговорить…

Ну нет, моя дорогая, ты слишком много хочешь, разве такой тип решится сказать все до конца, ведь он полагает, что тайны должны умирать вместе с теми, кто ими владеет. Тогда зачем же, зачем он вообще высунулся, этот псих? Моя мать умерла — ведь умерла? Более того: обе мои матери умерли!

А вообще-то меня зовут не Луиза. И дата рождения не та. Я успокаивала себя, чем могла. И потом, я так и не нашла следов пресловутой деревушки Н., где имеется какая-то деревянная церковь. Да и все остальные признаки тоже никак не давались мне в руки.

Там на поперечной улице есть картинная галерея, сказал он, нужно пройти мимо нее и сразу повернуть за угол направо. Дом № 65. Я позвонил в дверь. Мне открыла сама мадам М. Она держала на руках ребенка.

Тщетно я копалась в самых ранних своих воспоминаниях; по-моему, мы никогда не жили в доме № 65.

«Лескалье»… Так называлась красивая вилла, возвышавшаяся посреди нашей деревни, напоминая лебедя в стае воробьев.

Мне трудно было представить себе, как это родители ни слова не сказали мне об этой вилле. Я долго разыскивала хоть какое-то место с таким названием — «Лескалье», — но ничего не нашла. В общем, сплошной туман.