Эдуард Снежин - В тенетах суккуба

Она распласталась на тахте задницей вверх, сомкнула ноги и расслабилась. Теперь я полностью возлежал на её теле, как на туго надутом резиновом матраце. Мой живот щекотал шёлковую кожу её спины, мой передок вжимался в сладостно мягкие подушки ягодиц, мой поршень восхищённо продирался по тугим кольцам ануса, моя мошонка купалась средь ягодиц, мои колени тёрлись о горячую кожу внутренней поверхности её бёдер.

Я испытывал невыразимое блаженство от плотного соприкосновения со всей задней поверхностью тела красавицы.

Она повернула на бок зардевшееся юное лицо, необыкновенно красивое, из огромных глаз скатывались капли слёз от боли и наслаждения сразу, она искала ещё большего слияния со мной, и я впился губами в её припухший зацелованный ротик в ожидании улёта в другое измерение пространства и времени.

Но неожиданно она вздыбилась и сбросила меня на тахту, вскочила на неё и прижалась спиной к стене.

Я понял — хочет меня спереди, тоже вскочил и вжал её распятое тело в стену со всей силой.

Она закрыла глаза, обняла меня за плечи, оторвала ноги от тахты и повисла своей плотью на моём напряжённом мускуле, я ощущал его основанием напряжение горошинки клитора, а щёлка устья матки плотно прижалась к щёлке моей головки.

Лариса демонстрировала затяжной поцелуй слияния двух половых начал.

Тёплый липкий коктейль наших смешавшихся соков оросил мои колени.

Моя любовь рухнула на тахту совершенно без сил, а я, перегретый изнурительными упражнениями в душном воздухе комнаты, включил, стоявший в ногах вентилятор и тоже свалился на постель.

«Однако, наверно, у женщины целых два половых начала, а, может быть ещё и больше, это у нас только одно», — была моя последняя мысль.

Мы заснули обнажённые и ничем не прикрытые.

Проснулся я от ощущения, что в комнате что-то происходит, и раскрыл широко глаза.

Тихо овевал место нашего отдохновения от плотских страстей вентилятор, медленно вращаясь вокруг вертикальной оси.

На тахте, перед обнажённой Ларисой, между распахнутых во сне ног, сидел на коленях мужчина, в рубашке и спортивных штанах.

Правой ладонью он пытался прихватить листы настенного календаря-ежемесячника, шуршащие под дуновением вентилятора, а левой осторожно трогал налитые груди Ларисы.

Сумасшедший балдел, и, похоже, был готов спустить в штаны без сексуального контакта с обнажённой красавицей.

Но тут от прикосновения Лариса проснулась и закричала.

Увидев, что все жители комнаты пришли в себя, мужчина молниеносно выскочил через балкон, откуда, по всей видимости, и появился.

Я выбежал вслед на площадку, непрошенный гость убегал, прихрамывая.

И тогда, наконец, я опознал этого «графа Монте Кристо» — это был капитан, совративший Татьяну.

Член феноменальных размеров служил предметом притяжения к нему любопытных женщин, увы, моя жена оказалась в их числе!

Но самодостаточный орган не давал покоя и самому обладателю, он очутился в психологической зависимости от него и был обречён на поиск всё новых жертв своему требовательному сластолюбцу.

Поэтому не пошёл ему впрок мой угрожающий визит. Не приближаясь близко, капитан следил за моей жизнью, затаившись, подсматривал в окна квартиры интимные сцены.

Наконец, улучив подходящий момент, не в силах преодолеть похоть, забрался к нам ночью через балкон.

Всё это тоже рассказала нам с Ларисой Юля, но капитан просил её передать мне, что глубоко сожалеет о своём невыдержанном поступке, он боялся моей мести.

Лариса громко хохотала по поводу истории и заявила:

— Видишь, как бесстрашно преследуют меня кобели! Ты же имел право прикончить его, если бы успел.

Я промолчал, а в голове крутилась пакостная мыслишка, что, оторва, наверно, сама не прочь отведать сладостный продукт.

XVIII

На работе я, славу богу, продолжал справляться с возложенными обязанностями, но начальство косилось, до него доходили слухи о моём образе жизни. Косилось не потому, что само было высоких моральных устоев или стремилось в жизни к каким-то великим целям, а от обычной зависти к тому, что я постоянно в кругу молодых девчонок, что свободно пью и весело живу, в то время, как им самим доставалось только изредка выпорхнуть из оболочки обыденной скучной жизни.

Потекли слухи, что у меня на квартире развратный притон. хотя никто не понимал, что вкладывается в этот смысл. На весь город прошумела демонстрация обнажённых тёлок.

Ещё со дня рождения Ларисы, соседка, выше этажом, подала жалобу в милицию на громкую музыку. Меня вызвали, я объяснил, что громкая музыка звучала в разрешённое время.

Участковый сказал, что с этим всё равно будет разбираться административная комиссия, но мы уезжали в отпуск, и я попросил отложить разбирательство до возвращения.

Однако, скрипучая машина «правосудия» замолола по своим привычным правилам, и, т. к. я не явился на комиссию, дело передали по месту работы.

С каким сладострастием, был бы повод! обсуждали меня на собрании отдела!

Под предлогом выяснения: в какое всё-таки время гремела музыка, и мой убелённый сединами начальник, и подчинённые мне женщины в возрасте под пятьдесят лет, все допытывались, кто же тусуется на моей квартире, с кем и как?

Я ушёл в глухую оборону и ничуть не удовлетворил их нездоровое любопытство. Меня лишили премии за квартал.

«В каждом из них дремлет нерастраченная за долгую жизнь сексуальная энергия», — думал я, — и сублимирует причудливым образом за счёт хотя бы частичного удовлетворения за чужой счёт».

Потом я возмутился.

«Собственно, по какому праву предприятие выступает в роли моего душеприказчика и наказывает за бытовые случаи, не имеющие отношения к производству»?

Вопрос являлся риторическим, я хорошо сознавал, что в стране, в которую карма поместила меня, никогда не знали и не признавали законов, защищающих права человека.

Но … если ты не за себя, то кто за тебя?

Я поинтересовался в административной комиссии: какой штраф взяли бы с меня в худшем случае, явись я туда вовремя? Оказалось в двадцать раз меньше суммы лишённой премии.

Тогда я обратился в конфликтную комиссию предприятия, возглавляемую, слава богу, продвинутым в законах чиновником и, что важнее, сочувствовавшему защите прав граждан. Большая редкость!

В результате пришлось моему начальнику срочно перераспределять премию — не платить же из своего кармана.

Я понимал, что этот протест обойдётся мне потом боком, но должен был самоутвердиться, чтобы не потерять уважение к самому себе. Не превратиться в безвольной рыхлый комок общей серой массы, с таким восторгом обсуждавшей мою личную жизнь.