Дарья Плещеева - Береговая стража

Николай Петрович пошел следом за женой в малую гостиную, где она в отсутствии гостей занималась обычно рукодельем и развлекалась.

— Так он разбаловал свою дансерку? — спросил супруг, садясь на канапе.

— Прямо беда. Сестрица твоя боится — что, как дансерка про сватовство пронюхает? Они ведь все шалые, без царя в голове, на всякие пакости способны ради денег. Не было бы от нее вреда.

— Так Катя ведь отказала ему?

— Отказала, а он не унимается. Так прямо и сказал — все равно девица за мной будет. А денег у него куры не клюют — а в доме хозяина нет, одни женщины. Я уж думала — позвать Катерину Петровну с Марфинькой к нам пожить…

— Настолько они перепугались?

— Что они — я, мой друг, перепугалась. Дансерка может и в дом забраться, переодевшись, и гадостей наделать. Они же у себя в театре вечно гадости творят друг дружке — помнишь, ты рассказывал, что одна девка другой в глаза уксус выплеснула?

— Ты, пожалуй, права. Надо им предложить к нам перебраться, — рассеянно сказал Николай Петрович.

Лиза эту рассеянность знала — началось мыслительное действо, первое шевеление идеи будущего плана. Теперь главное было — не помешать. Она села за рукодельный столик, тихонько велела подать корзинки с нитками и прикладом, подвинуть пяльцы. Супруг принялся ходить по гостиной — это хороший знак.

— А отчего бы и не отдать за него Марфиньку? — вдруг спросил он. — Он не молодой вертопрах, будет ее холить и лелеять, а потом она все его добро унаследует.

— Да уж больно собой нехорош.

— Ну и я нехорош, а ты меня любишь. Ты скажи сестре — пусть подумает хорошенько, пусть его понемногу привечает, — велел Николай Петрович. — Ежели он у нее бывать станет, подарки делать, то Марфинька к нему привыкнет.

Лиза отменно владела лицом — и уголки губ не дрогнули, когда она услышала мужнины слова, а следовало бы улыбнуться: рыбка клюнула.

— Скажу, душа моя.

Больше о том, чтобы пригласить к себе на жительство Катерину Петровну с Марфинькой, речи уже не было.

Лиза собрала вокруг себя компаньонок, велела чтице взять «Повесть об аглицком милорде Георге», и приятный домашний вечер начался. Сама хозяйка работала аграмант для отделки каминного экрана, девки шили постельное белье, и она присматривала, ровны ли швы и нет ли морщин на заложенном рубце. Француженка куаферша мадам Боннет мастерила себе ночную сорочку.

Чтица передавала голосом все ужасы повести и всю галантность ее героев — мало беспокоясь о несообразностях сюжета. Лиза слушала и не слышала — она мысленно была на Итальянской улице. Квартиру Катерины Петровны она знала, слуг ее тоже — и думала, как возможно туда проникнуть незаметно и кто из слуг может быть подкуплен.

Она догадывалась, что те же мысли бродят в голове у супруга, и что он через час-другой будет нуждаться в помощи.

Помощь была оказана за ужином.

— Ты, душа моя, варенья бери побольше, — сказала Лиза. — Для тебя ж варила, старалась. Надо бы, кстати, послать хоть полдюжины горшочков сестрице твоей — Марфинька жить не может без малинового варенья. Никому другому его и не дают, разве что гостям, а все — ей. Так у них уж кончается.

Николай Петрович, набиравший ложкой именно этого варенья, резко поднял голову, взгляды встретились.

— Ты полагаешь, теперь очередь Марфиньки? — спрашивал один.

— О чем это ты, светик? — отвечал другой.

Глава шестая

Санька сидел во флигеле и ломал голову — кто из береговой стражи был посредником между Глафирой и обожателем? (Слова «любовник» он даже мысленно произносить не желал.)

Эти мысли оказались спасительны — как любое дело для того, чья душа скорбит. Она, когда ощущает боль, тут же пытается натянуть на себя броню, и мало беспокоится о морали. Опьянение — отменная защита, это всем мужчинам известно, но есть еще одна: если бы в те минуты, когда Санька безутешно рыдал на морозе у театральной стены, некий ехидный дух перенес его в спальню Анюты Платовой, он ринулся бы в амурное сражение с такой отвагой, какой ранее за собой не знал…

Но сейчас, сидя в доме таинственного покровителя, он мог только рассуждать, и рассуждать злобно — Санька искал врага! Все, что он мог теперь сделать для Глафиры, — это покарать его. Иного способа проявить любовь более не имелось.

Петрушка, Трофим, Бориска, Сенька, Семен-питух… Да и не просто посредником, мастером тайно записочки передавать, а еще и продажным — если верны домыслы Келлера и Никитина.

Петрушка ленив — но он охотно возьмется исполнять сию комиссию за малые деньги. Трофим видит, что скоро придется уходить из береговой стражи, и подкапливает денежки — чтобы на первых порах с голоду не помереть. Он? Бориска — придурковатый. Стало быть, его можно вычеркнуть из списка? Сенька в малых деньгах не нуждается. Но ежели его о чем-то таком попросит купчиха — выполнит без размышлений. Он, красавчик, размышляет крайне редко. А купчиха — не дура, просто завела себе прелестную утеху, беря в том пример с некой особы высокопоставленной — такой, что во всей России выше нет. Ее Величество полагает, что имеет право, трудясь целыми днями, ночью получить гостинец по вкусу. И купчиха так же полагает. Она могла дать Сеньке поручение, выполняя чью-то просьбу — мало ли у нее знакомцев. Когда женщина, овдовев, сама возглавляет дело, то знакомцев вмиг образуется множество.

Семен-питух находится под каблуком у фигурантки Анисьи. То есть ему приходится думать, где бы взять денег на водку. Вот, пожалуй, самый подозрительный из береговой стражи — Глафира ценила его способность ставить танцы и порой с ним беседовала о своих выходах и сольных ариях, ни от кого не таясь. Так что он мог передавать записочки, ни в ком не вызывая подозрений.

Пятеро товарищей, каждый из которых — сам за себя, а прочим — недоброжелатель. И все вместе они ополчились на Румянцева, потому что обвинить в убийстве — это всем пакостям пакость, а не то что туфли к полу приколотить. Знали бы они, что из-за туфлей получилась вся катавасия, — то-то бы порадовались…

Санька подумал, что надо бы встретиться с Бянкиной и рассказать ей про подозрения. Федька для девицы неглупа; может, что-то заметила? Да и не мешало бы предупредить ее, что нашелся благодетель, который взял на себя заботу о фигуранте Румянцеве. А то она бог весть что натворит, опять вся береговая стража будет язвить и ехидничать.

Забота Саньке понравилась — его поместили в теплую комнату, выдали чистое исподнее, снабдили журналами, чтобы не скучал, покормили обедом с хорошим вином. Поздно вечером прибежал Жан.

— Успел побывать в типографии! — похвастался он. — Да из гранок сыскал лишь первую! Вот…