Под чужим солнцем - Фрида Шибек
Теперь я понимаю, что и ему тогда пришлось нелегко. Что говорят ребенку, потерявшему мать? Я превратился в призрака. Куда бы я ни пришел, люди старались избегать меня. Увидев меня в коридоре, отворачивались. Даже учителя в конце концов сдались и перестали приставать по поводу несданных заданий.
Скрипит дверь, резкий звук в холодной камере. Я встаю и поправляю одежду, но остаюсь возле постели. Странное ощущение – сидеть взаперти без человеческого контакта. Хотя я плохо переношу одиночество, мне страшно встречать других людей, так что, услышав позвякивание ключей, я нервно потираю руки.
Некоторые из охранников похожи на роботов. Они ходят по коридорам с ничего не выражающими лицами и никогда не встречаются со мной взглядом, большинство из них смотрят на меня с отвращением. Они видят Даниеля Симовича, который, что совсем неудивительно, похитил и убил Линнею Арвидссон. Никаких доказательств им не нужно. Они меня уже осудили. Именно для таких, как я, считают они, нужно вернуть смертную казнь.
Одна из охранниц привозит тележку с разными товарами. Мельком взглянув на меня, она спрашивает, хочу ли я чего-нибудь. Я делаю несколько шагов вперед и вижу, как она отъезжает назад. Мне грустно, что я пугаю ее, я изо всех сил стараюсь казаться дружелюбным. Я пытаюсь показать ей, что я такой же человек, говорю тихо, улыбаюсь, но это не производит должного эффекта. Наоборот, она становится еще более подозрительной.
Я беру шоколадную вафлю и возвращаюсь в камеру. Я вижу, как она разглядывает мои покрытые татуировками руки: огромный череп с ножами, который я набил, когда мне было семнадцать, тигра с окровавленными зубами, колоду карт с раскрытыми пиками и буквами ACAB[4] в завитушках.
Она снова закрывает решетку, ком у меня в животе твердеет. Как бы мне хотелось рассказать им всю правду, но ничего не выйдет. Нужно набраться терпения, я знаю, что, если я скажу хоть что-то, станет только хуже.
Я сажусь на постель и снимаю упаковку с купленной мной конфеты. Вгрызаюсь в мягкий шоколад и чувствую, как хрустит на зубах вафля.
Мысли крутятся в моей голове, я думаю о том, что происходит в реальном мире. Средства массовой информации уже подхватили мою историю? Если они пишут обо мне, то кто это читает? Йокке? Мама Йокке? Лидия и Мила?
Я представляю себе бегущих мне навстречу Макса и Эллен. Они хохочут и толкаются, бросаются в мои объятия, когда я падаю на колени перед ними, они залезают мне на плечи. Я роняю их на пол и мягко щекочу, а они заходятся от смеха.
Сладкий шоколад тает во рту. Что будет после того, как все закончится? Разрешит ли мне Мила по-прежнему общаться с ее детьми, или я больше никогда их не увижу? Или я стану тем странным дядей, который однажды исчез навсегда?
Я сминаю обертку от конфеты в руке. Я думаю о том, что это испытание, через которое мне нужно пройти. У них нет достаточных доказательств, чтобы держать меня здесь. Рано или поздно полиции придется признать свое поражение. Рано или поздно они меня отпустят, и мне остается только надеяться, что они сделают это до того, как станет слишком поздно.
Глава 20
Лето после маминой смерти было самым длинным в моей жизни. Дни тянулись бесконечной чередой и окружали меня непреодолимой стеной. Возможно, именно благодаря им я и держался, потому что мне казалось, что мое тело распадается на части. Мне казалось, что я прозрачный, это очень неприятное ощущение, которое не оставляло меня в покое. Откуда мне знать, что я тоже не умру, как мама?
У меня не было денег, мне нечем было заняться, поэтому я просто бродил по городу с постоянным ощущением мучительного голода. Йокке то находился в тренировочном лагере, то путешествовал вместе с родителями. Они поехали во Францию, жили там в отеле, а я все думал о том, что мы – я, папа и сестры – сидим в нашей тесной квартирке, а их огромный дом пустует.
И все-таки мне не хотелось, чтобы лето заканчивалось. Я шел уже в седьмой класс, каждый день в школе был борьбой. У меня не было сил выслушивать бессмысленные рассуждения о том, что я и до того прекрасно знал, или о том, что мне никогда не пригодится. В моей голове зарождалась новая мысль – что-то не так с моими мозгами. Как бы я ни старался, у меня никогда ничего не получалось. Казалось, я просто не был способен запоминать слова учителей, я отстал настолько, что догнать уже не мог.
Но луч света все-таки был. Однажды я встретил Лизу из параллельного класса возле киоска с хот-догами в Мёллане. Она ждала приятеля, который так и не пришел, и мы просто сели на скамейку и болтали обо всем на свете.
На последнюю двадцатку я купил картошку фри, она съела почти все, и я засмеялся, когда она попросила купить майонез.
Сначала мы болтали о том, как грустно, что летние каникулы скоро закончатся, обо всем, что мы слышали о старшей школе. О том, что учителя математики кидаются ластиками в тех, кто не понимает их вычислений, что Лейф из столярки нюхает клей и ставит пятерки тем, кто делает скворечники, потому что сам любит наблюдать за птицами. Потом Лиза опустила глаза и спросила, правда ли то, что моя мама умерла, я ответил, что это так, а она сказала, что это полный отстой.
Мне было приятно, что она спросила. Мама действительно умерла, не важно, говорят со мной люди об этом или нет, а от мысли, что Лизе меня жаль, мне стало теплее. Когда я рассказал ей о раке, ее глаза увлажнились, она обняла меня, от нее пахло жвачкой и цветками яблони.
Мы болтали целый час, а потом ей нужно было домой. Мне хотелось, чтобы время остановилось, чтобы мы посидели вместе еще, но, конечно, ничего такого я ей не сказал. Пока Лиза шла через площадь, я думал о том, насколько лучше стала бы моя жизнь, если бы в ней появилась Лиза.
Наступил понедельник, я ждал его как никогда раньше. Я торопился в школу и увидел Йокке, он стоял в стороне под деревом. За последние несколько недель я получил от него лишь открытку с Антиб, видимо, мама настояла, чтобы он ее мне отправил.
– Здоров! – сказал я и стукнул
