Джулия Фэнтон - «Голубые Орхидеи»

— Не могу? Сейчас увидишь!

Орхидея сдернула шесть платьев с вешалки и засунула их в складной саквояж, затем втиснула сверху туфли и джинсы.

Валентина изо всех сил старалась сдержать слезы.

— Но, Орхи… Я хочу сказать, что ты совсем не знаешь Элайджу. Ты ничего не знаешь о нем. Он даже не просил тебя переехать к нему.

— Да, я попросила его и очень много знаю о нем. Секс — потрясающий способ узнавания, детка.

— Каждый может заниматься сексом, — сказала Валентина, стараясь изо всех сил, чтобы ее слова прозвучали не слишком наивно. — А как насчет общих ценностей Орхи, сходного происхождения и…

— Дерьмо собачье.

Орхидея стояла, прижимая к груди джинсы, сшитые по авторской модели, вызывающе вздернув подбородок.

— Ты многого не знаешь обо мне, Вэл, многого. Элайджа и я росли в одинаковых условиях… оба с матерями-наркоманками, на государственное пособие, с братьями, которые били нас, колотили и… со мной случилось то, о чем знает только Элайджа, — губы Орхидеи задрожали. — Скверные вещи, действительно скверные, о которых я даже не могу говорить.

Валентина с изумлением смотрела на сестру.

— Но, Орхидея… мы всегда обо всем рассказывали друг другу. Что ты утаила от меня?..

Орхидея продолжала объяснять причины своего переезда.

— Теперь Элайджа поможет мне с музыкой, он сказал, что поработает над парой песен для меня. Я смогу познакомиться со всеми лос-анджелесскими знаменитостями, отправиться в концертное турне и… все такое прочее.

— А как насчет «Голубых Орхидей»? — выдавила из себя Валентина.

— Мой отъезд никак не коснется этого, — заверила Орхидея. — Все останется по-прежнему.

Десять минут спустя Элайджа появился у дверей спальни Орхидеи, чтобы помочь отнести ее вещи вниз. Он бросил взгляд на залитые слезами лица обеих девушек и вскинул руки.

— Ну, солнышко мое, тебе не обязательно это делать, — сказал он Орхидее. — Не столь уж важное решение ты приняла.

— Я должна, я хочу! — воскликнула Орхидея, испугавшись, что в конце концов он не возьмет ее. — Я люблю тебя, Элайджа!

Этой ночью, впервые за много лет, Валентине снова приснился сон о Михаиле. Она видела, как он борется со стремительно бегущей серой рекой и его сносит сильным течением в ледяной белый туман.

— Миша! Миша! — закричала она и села, выпрямившись, как стрела, в постели. Рыдания вырывались из ее груди.

— Дорогая? Вэл, дорогая? С тобой все в порядке? — Пичис уже была в ее комнате. Валентина слышала тихий шелест ее шелкового пеньюара и почувствовала, как мать опустилась на кровать рядом с ней.

— Орхидея ушла, — прерывающимся голосом сказала Валентина. — Так же, как и Михаил.

— Только на время, — утешила ее Пичис.

— Что… что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, дорогая, что твоя сестра ушла из дома в мир, чтобы получить несколько уроков жизни, вот и все. Она хорошо усвоит их, а мы дадим ей знать, что по-прежнему любим ее.

— Я… я не хочу, чтобы она получала какие-то чертовы уроки, — плакала Валентина, — и ей они не нужны. Она просто хочет, чтобы Элайджа любил ее, а я не думаю, что он будет любить ее долго….

— Никто не хочет получать уроки, — спокойно заметила Пичис, — но мы всегда их получаем. Это тоже часть жизни.

Три долгих дня Орхидея не звонила. Каждую ночь Валентина долго плакала, пока ей не начинало жечь глаза. Она рыдала и рыдала. Они с Орхидеей впервые разлучились, и жизнь ее, казалось, превратилась в ад. Они были ближе, чем просто сестры. Орхидея помогла ей выжить, заполнила собой ужасную пустоту после того, как она потеряла всю свою семью. Орхидея стала частью ее.

В течение дня она отчаянно старалась занять себя, упражняясь в джазовых танцах и играя в теннис до полного изнеможения. Хотя Стюарт Коллман постоянно звонил ей и назначал свидания, Валентина отказывала ему. Она была слишком расстроена, чтобы смеяться и делать вид, будто хорошо проводит время.

В этот субботний полдень Валентина принимала душ после урока танцев, когда зазвонил телефон. Обнаженная, она выскочила из ванной и схватила трубку.

— Алло?

— Это я, — весело прощебетала Орхидея. — Привет, я так счастлива, Вэл, что могла бы взлететь прямо на небо и поселиться на облаке. У меня потрясающие новости. Элайджа выбрал несколько песен для альбома. Во-первых, «Хорошенькие девушки», и еще одну — «Голубые шелковые платья», которую написала я. Затем возьмем пару песен Линды Ронстадт и несколько — Донны Саммер.

— Да? — оцепенело переспросила Валентина. Она была настолько расстроена, что в последние три дня ни разу не подумала о «Голубых Орхидеях».

— И еще одно, — ликующе сообщила Орхидея, — как только мы закончим альбом, Элайджа собирается позвонить Дику Кларку и разведать, сможет ли он организовать для нас выступление на «Американской эстраде». Ты можешь в это поверить?! — Ее возбуждение, казалось, заполняло комнату. — Ты рада? Довольна? Наверное, ты так счастлива, что готова взлететь.

— Конечно, — отозвалась Валентина.

— Ты что, трусишь? Почему ты так говоришь «конечно»? — Орхидея весело передразнила ее не слишком искренний тон. — Ну, детка! Мы «Голубые Орхидеи». Мы говорим о золотых пластинках, славе, деньгах, о том, что услышим наши голоса по радио. Я приеду к тебе прямо сейчас, брошу свои чемоданы и заберу тебя.

— Твои чемоданы? — ошеломленно переспросила Валентина.

Орхидея поколебалась, потом сказала:

— Ну конечно… Мы с Элайджем решили, что будет лучше, если я поживу пока дома, так как он проводит сейчас много времени в Лос-Анджелесе. Но мы будем встречаться! Я люблю его, Вэл. Я только надеюсь… — она перешла на шепот, — ну, что папа Эдгар не станет возражать, чтобы я вернулась.

Неделю спустя Берри Горди отправил их обеих в Калифорнию записывать пластинку в лос-анджелесской студии. Эбби Макей полетела с ними, играя роль их дуэньи, воспитательницы и наставницы.

Сидя в салоне первого класса, Орхидея взволнованно болтала и мурлыкала слова песен, намеченных для записи, пока Эбби не приказала ей закрыть рот. Позже, когда Орхидея, извинившись, вышла в туалет, Эбби, нахмурившись, сказала:

— Надеюсь, наша малышка Орхидея не понесется сломя голову.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу сказать, голубушка, что она чертовски прелестная девочка и голос у нее достаточно приятный, чтобы очаровывать водителей грузовиков. Но он всего лишь приятный. Не больше. В нем нет совершенства. — Эбби задумчиво посмотрела на Валентину. — А у тебя, милочка, он есть. Вот что я имею в виду. У тебя он есть. Только…