Александр Эльберт - Такова шпионская жизнь

— Не здесь.

Дани покраснел и сказал:

— Есть хочется. Мы ведь не завтракали. — Посмотрел на портрет, на Сару, снова на портрет. Хотел продолжить «пойдем обедать», а получилось — Ты красивая…

Теперь Сара покраснела, ей тоже захотелось, но она взяла себя в руки, села на скамью и опустила голову. Дани ждал. Через несколько минут Сара тряхнула головой и встала:

— Пойдем поедим немножко.

Вольф хорошо знал Мюнхен. Останавливался он каждый раз в другом месте, но всегда на окраине города в небольшой не престижной гостинице. Правда, номер брал побольше и получше, тут он не мог себе отказать. На этот раз он заказал самый большой номер для себя и для конспирации однокомнатный номер для Марты — все равно они будут жить вместе. Совсем рядом с гостиницей был большой парк, куда смотрели окна его номера. И английский сад близко; прекрасное место для того, чтобы вычислить хвост, если его тебе прицепили, а потом исчезнуть в непрерывном людском круговороте. Вольф ездил уже много лет с не очень большим чемоданом и одевался так, чтобы не выделяться ни в ту, ни в другую сторону. При необходимости он просто выбрасывал старые и покупал новые вещи, не глядя на цены; для этого он был достаточно богат.

Марта прилетит только завтра вечером. До того надо было «вылизать шерстку» — так он называл анализ событий последних дней. А потом подумать о будущем. Для подобных целей Вольф пользовался небольшим карманным дневником и первой попавшейся авторучкой, лишь бы писала. Сел за стол, поставил рядом стакан, бутылку минеральной воды и задумался. Он уже давно жил в ожидании и ничего не делал. Связной не появлялся, сигнал «оттуда» не приходил, всё повисло в воздухе из-за того, что краснобаи — так Вольф называл политиков — не могли друг с другом договориться. Дело само по себе с точки зрения опытного разведчика было несложное, не опасное, не слишком интересное для журналистов. Получится как запланировано — ничего не всплывет на поверхность, никто не будет в этом заинтересован. Не получится, что маловероятно, большого шума не будет, но весьма влиятельные особы в разных странах затаят злобу и попытаются… нет, не отомстить — отыграться. Большая политика, большая игра, большие деньги, громкие имена. Поэтому «наше» политическое руководство, даже имея молчаливое согласие нескольких, более чем заинтересованных стран и неофициальную помощь «ваших», колеблется, пытаясь заставить заинтересованные дружественные страны перестать играть в нейтралитет и сказать «да!» Внимательно просмотрев то, что уже давно знал: имена, связи, исполнителей, сроки и место действия, но прежде всего сравнивая плюсы и минусы (так Вольф называл выигравших и проигравших, будь то люди, страны, организации), он вдруг замер от неожиданного, током ударившего озарения: ничего не будет! Это большая игра, которая кончится предумышленной утечкой информации и «последним предупреждением» — «А то хуже будет»!

«Ах ты, старый, многоопытный, зубастый серый волк! Попался-таки в ловушку. Ай да краснобаи, ай да молодцы!» — долго облегченно смеялся Вольф. Большой любитель головоломок, он по достоинству оценил тончайшие хитросплетения и остроумные ходы заказчиков операции, которая никому не нужна и которой поэтому не будет. Через неделю-другую политики еще раз создадут видимость перешептывания, организуют утечку информации и дадут отбой. Да еще и с благодарностью и наградами участникам и рядом стоящим.

«Интересно, а Центр «наших» информирован? Или хотя бы догадывается? Не все же они прямолинейные солдафоны? Или моя личная разведка лучше работает? Марта будет смеяться.» Вольф убрал дневник, сел в удобное кресло и расслабился. Ближе к вечеру он вышел в город, с удовольствием поужинал. Потом спокойно прошелся по освещенной части парка и инстинктивно, по многолетней привычке наклонился и стал поправлять носки, боковым зрением поглядывая назад и по сторонам. Ага! Неужели хвост? И кому это понадобилось? Ну конечно, это тот молодой бородач, который промелькнул мимо в Мадридском аэропорту. Надо проверить. Вольф спокойно вытащил бумажный носовой платок, старательно и неаристократично громко высморкался и сделал вид, что ищет урну, чтобы выбросить платок. Стажер, а это был он, спокойно шел «по своим делам». Когда они поравнялись, Вольф, улыбаясь, сказал, но не по немецки, а на языке «наших»:

— Ты не ошибся, мой мальчик, — это я.

«Мальчик», высокий, плотный молодой человек, инстинктивно встал в оборонительную стойку. Вольф рассмеялся:

— Я не вооружен и не опасен. Возвращайся домой и скажи, что ты не только убедился, что я в Мюнхене, но и лично со мной побеседовал.

— Вы ошибаетесь, — на скверном немецком сказал бородач.

— Да-да, мой мальчик, — продолжил Вольф, но не по немецки. — Пусть будет по-твоему. Погуляй по Мюнхену, если тебе тут нравится. Только недолго, и чтобы я тебя больше не видел. Не расстраивайся, я тебе пока не по зубам. И не только тебе. Ты ведь понял меня, на дурака ты не похож. Ступай себе с Богом.

— Как вы меня вычислили?

— Ну наконец-то заговорил. Ничего хитрого. Опыт, спокойствие и… немножечко таланта. До свидания, может быть, когда-нибудь еще раз встретимся.

В прекрасно расположении духа волк-одиночка, не оглядываясь, неторопливо дошел до гостиницы, поднялся к себе в номер, принял душ, лег в огромную кровать и моментально заснул.

Сара и Дани вернулись поздно, изрядно усталые от августовской жары и многочасового топтания по городу, и пошли спать, каждый к себе. Сара постояла под душем, пригладила перед зеркалом свой ёжик на голове: не пора ли стричься? И поняла, что не уснет. Достала все тот же томик Набокова, села в кресло, сказала сама себе «не надо» и пошла к Дани. Дани не удивился. Они устроились поудобнее в низеньких креслах перед открытым большим окном, погасили свет и до рассвета проговорили обо всём на свете и в том числе — о себе. Один раз Дани протянул руку и хотел погладить Сарин ёжик, но она отстранилась и сказала:

— Не надо. Не сегодня.

На рассвете они разошлись по своим номерам, заснули с улыбкой и спали недолго и счастливо. Утром одновременно проснулись и вышли на улицу. Был светлый, солнечный, приветливый день. Позавтракали в первом попавшемся кафе и пошли в Старую Пинакотеку. Прекрасный музей был почему-то пуст. Они начали с Рембрандта, дошли до Рубенса, переглянулись и, ни слова не говоря, направились к выходу. На улице было солнечно. Съели по шарику мороженого. Стало сладко во рту. Жарко, хочется пить. Спросили у прохожих, как добраться, сели на трамвай и поехали в английский сад перекусить и выпить баварского бочкового пива. Жарко. Пошли потихоньку вдоль быстрой и шумной речушки с холодной водой. Народу всё больше. По реке не плывут — сплавляются по игривому, искрящимуся на солнце потоку дети, одиночки и небольшие группы хохочушей молодежи. Солнце печёт. Многие бросаются в реку во всей одежде. Они сели на берегу в тени большой липы. Очень хотелось в воду, но не было купальников. Огляделись вокруг, увидели много интересного. Группы студентов, в основном англоязычные, выпивают и закусывают. Три явно супружеские немолодые пары выложили на траву две бутылки вина и много бутылок пива. На большой белой скатерти несколько сортов хлеба и наломанного на большие куски белого сыра; помидоры, огурцы, сладкий перец. Эти расположились надолго. А шагах в пяти от них на самом берегу лежит голый мужчина лет пятидесяти, очень ровно загорелый. Он поглаживает и потягивает свой длинный вялый член, равнодушно поглядывая на окружающих его излишне одетых людей. Он здесь не единственный голый. Метрах в десяти от него сидит седой неспортивного вида мужчина с маленькой шапочкой на голове, который покачивается с закрытыми глазами в такт своим мыслям, положив руки на колени и ничего не поглаживая.