Галимов Брячеслав - Измена Анны Болейн королю Генриху VIII

– Вот как? – Генрих поднял брови. – До сих пор мы ничего не знали о такой классификации. Сделайте одолжение, милорд, продолжайте. Поразительно, сколько вы всего знаете!

– С вашего позволения, государь, скажу, что человек подобен смоляному шару, катящемуся по дороге, – чем дольше он катится, тем больше всего к нему прилепляется; главным образом, всякой дряни, но иногда попадаются и жемчужные зерна. Я, ваше величество, уже очень долго качусь по дороге жизни, и потому много чего понабрался, в том числе приобрел и полезные знания. А если что не знаю, так на это есть опыт, есть голова, – уж голова-то меня не подведет, ваше величество! – сэр Френсис шутливо похлопал себя по затылку.

– Мы в вас нисколько не сомневаемся, сэр. Но вернемся к живописи: что за пять родов имеются у нее?

– Пожалуйста, ваше величество, слушайте. Первый род – это живопись для поднятия аппетита. Она изображает вкуснейшие вещи, которые дразнят наше зрение и усиливают выделение желудочных соков. Сейчас есть искусные мастера гастрономической живописи, умеющие так нарисовать нежный розовый окорок или омара с лимонами, что картины эти, кажется, источают запах кушаний, которые на них изображены. Мне этот род живописи нравится больше всего, – искусство здесь поднялось на один уровень с философией, которая учит нас наслаждаться благами земными, – и соединилось с медициной, придающей первостепенное значение правильному питанию для здоровой жизни человека… Второй род живописи – мечтательный. Он показывает нам приятные для глаз виды, вызывающие душевную негу и расслабление – предвестники крепкого здорового сна. Когда смотришь на все эти морские заливы, лесные опушки, горные ручейки, полянки и цветочки, то глаза слипаются сами собой, – и не надо никакого макового семени, чтобы заснуть. Понятно, что второй род живописи также полезен для здоровья, как и первый, и должен следовать за ним по порядку.

– Превосходно, сэр Френсис! Ваша классификация пока что очень удачна, – сказал Генрих. – Переходите к следующим разрядам.

– Вы слишком добры ко мне, ваше величество, – поклонился сэр Френсис. – Продолжаю. Третий род живописи посвящен Венере и Амуру. На полотнах живописи этого рода изображены соблазнительные женские тела и пикантные ситуации, волнующие плоть, горячащие кровь, призывающие к любовным подвигам. Как жаль, что во времена моей молодости к нам едва начали проникать такие картины! Уверен, что если бы прогресс не запоздал придти в наше королевство, у меня сейчас было бы вдвое больше приятных воспоминаний… Живопись четвертого рода связана с марсовыми забавами. Стремление подраться – такое же естественное чувство у людей, как желание покушать или поспать. Но суровый Марс, легко распоряжаясь тысячами жизней, сам робеет перед Венерой, – и как часто она руководит им! Настоящая война, – это всегда страсть; не бывает войны без страсти, ибо война ведется из-за нее: из-за страсти к власти, деньгам, славе, страсти к риску или жестокости. Военная живопись показывает нам отображения этих видов страсти: покорные народы, трепещущие перед победителями; разграбленные города, лишившиеся несметных богатств. Военная живопись показывает и прославленных полководцев, под копытами коней которых корчатся раздавленные враги; поля битв, усыпанные изуродованными трупами; и конечно, златокудрых богинь, возлагающих венки на головы героев. Разве это не прекрасно, ваше величество? Дай бог, чтобы войны не прекращались на свете; без них человечество сойдет с ума… Пятый род – религиозная живопись. Без нее нельзя: если не напоминать постоянно о Боге, то о нем, пожалуй, совсем забудут в наш век сомнений и безверия. Помимо того, сколько чувств, таящихся в глубинах души, показано в пятом роде живописи: страх, наш вечный спутник в жизни, воплощен в жутких картинах дьявольских видений и потусторонних сил; страдание, наполняющее наше существование высшим смыслом, и уж точно болью, – зримо предстает перед нами в муках Господа и святых угодников. Ну, а можем ли мы жить без поклонения и подчинения, – не они ли дают нам уверенность в завтрашнем дне? Мы ищем раболепия, и его также находим в религиозной живописи.

– Браво, сэр Френсис! – захлопал Генрих. – Вы еще раз доказали, что вы тонкий эстет и глубокий знаток искусства. Не правда ли, джентльмены?… Однако помогите мне разрешить одну проблему, милорд.

– Я весь во внимании, ваше величество.

– Проблема вот в чем. Как я уже сказал, недавно к нам приехал известный художник, который хочет написать мой портрет. Сей живописец сделал несколько эскизов, которые меня весьма удивили. Представьте себе, джентльмены, этот художник изобразил меня таким, каков я есть, со всеми недостатками моей фигуры. Я у него выгляжу дородным грузным мужчиной с большим животом. К чему нам этот реализм? Я уверен, что живопись должна облагораживать внешность человека, а тут что получается? Может быть, этот художник имеет саркастический склад ума, может быть, он хочет выставить меня на всеобщее посмешище? Но кто дал ему право насмехаться над королем? Если тебе предоставлена великая честь писать портрет государя, то рисуй его серьезно, отбрось вольные мысли, – так я считаю. Король всегда красив, строен и высок, – будь любезен изобразить его именно таким, сохранив при этом, однако, черты схожести… Но я хотел бы, все же, услышать ваше мнение, сэр Френсис. А кстати, к какому разряду вы относите портретную живопись? Вы не упомянули о ней в вашей классификации.

– Гм, портретная живопись, ваше величество? – сэр Френсис тонко улыбнулся. – Я о ней не забыл; просто не стал говорить о ней, поскольку она не относится к какому-то самостоятельному роду. Все зависит от того, кто изображен на портрете. Если, к примеру, ваш добрый собутыльник, то это – живопись для поднятия аппетита; если ваша любовница, то это – любовная живопись, ну и так далее.

– К какому же роду относится мой портрет? – рассмеялся Генрих.

– К пятому роду, ваше величество, к пятому! – уверенно произнес сэр Френсис. – Власть короля – власть Божья; король есть особа священная, должная вызывать уважение и страх. Религиозные чувства, испытываемые нами к Богу, мы испытываем и к королю.

– Славно сказано, сэр Френсис, – растроганно проговорил Генрих. – Вы добрый подданный, вы верный подданный!.. Стало быть, художник должен изображать меня так, как изображают Господа, не имеющего, как известно, недостатков?

– О, нет, ваше величество! Извините великодушно мою неслыханную дерзость, но я с вами не соглашусь! – воскликнул запальчиво сэр Френсис.

– Не согласитесь? Отчего?

– От того, что Господа никто из нас не видел, ваше величество, но нам дано великое счастье видеть вас, государь. Несходство вашего портрета с оригиналом может вызвать нежелательные толки; а то еще, чего доброго, найдутся злопыхатели, которые скажут, что живописное изображение лучше реального короля, – спаси нас, боже, от этих крамольников! Разочарование подрывает авторитет, ваше величество. Зачем же давать повод гнусной породе недоброжелателей источать ядовитый смрад иронии? Нет, пусть тот, кто увидит ваш портрет, с гордостью скажет: «Да, это наш государь! Таким мы его знаем, таким мы его любим!» – тут сэр Френсис внезапно заплакал. – «Король наш велик, мудр, милосерден», – продолжал он сквозь слезы. – «Он отважен и добр! И какое нам дело до его живота? Мы любим нашего государя таким, каков он есть!»