Андрей Остальский - Синдром Л

И потом знаешь что случилось? Слушай же! Взял Рустам одним движением, как котенка, перевернул меня на живот и стал ловко — словно всю жизнь только этим и занимался — приматывать мои руки к стальным прутьям в изголовье кровати — причем, одной только левой рукой, а правой продолжал удерживать аркан, затянутый на моем горле.

Я действительно старалась не дергаться, не сопротивляться никак, чтобы не затягивать туже петлю, и так дышать было трудно. «А может, наоборот, наплевать? Может, лучше умереть достойно, чем терпеть такое унижение», — размышляла я, но к определенному выводу прийти не успела, слишком быстро он крутил свои узлы. Теперь он занимался моими ногами, привязывая их к чему-то, я уже не видела к чему. «Все, поздняк метаться», — хмыкнул. И принялся стягивать с меня юбку.

«Ах, вот оно в чем дело-то! — осенило меня. — Ну конечно, я ждала скорой смерти… разбежалась! Нет, сначала, естественно, будет надругательство!» Пыталась, пыталась я закричать, да что толку? «Сволочь, подлец, негодяй!» — кричу, но получалось одно лишь мычание — петля надежно мне рот зажимала.

А Рустам, гад такой, издевается: «Мычи, мычи, сколько хочешь!» — и знай себе меня раздевает дальше. Но — представляешь, тоже мне мужик — с колготками не справился! Взял, мерзавец, и в итоге их просто порвал.

«Эх, если бы я могла тебя достать, подонок ты этакий, я тебе кое-что другое откусила бы», — размечталась я. Но куда там! Если бы он меня насиловал в позе миссионера, тогда возможны были бы какие-то варианты, но так, лицом вниз? Ноль шансов.

«Наверно, будет анал», — решила я. А ты же знаешь, Нинка, как я всю жизнь этого чертова анала боялась. Неприятна мне идея сама. Мало того, что это не очень эстетично, так просто опасно. Знаю, знаю, ты мне сейчас впаривать начнешь, что если осторожно, бережно, не спеша, то ничего и страшного… Что-то в этом есть. Что вы с Серегой практиковали. Пусть так, но лично мне неприятно даже помышлять… Считай это моей личной идиосинкразией. Но тут, думаю, точно испытать придется, перед смертью-то. Иначе зачем он меня лицом вниз прилаживает. Что, анал не обязательно лицом вниз? Правда? Ну я не в курсе, если честно… В тот момент я не сомневалась. Уж хоть бы, думала, не бутылкой, лишь бы без окончательных зверств. Если живым мужским агрегатом, то еще так-сяк, хотя тоже радости мало… Но все же — лучше, чем посторонними бездушными предметами. Если из двух зол выбирать. Хотя какой там выбор? Я ведь никак на ситуацию повлиять не могла. Пыталась промычать что-то типа: давай уж тогда мясом в мясо, черт с тобой, раз на то пошло. Самому же будет… наверно, веселее, если без бутылок всяких… Пытаюсь ему это промычать, а он в ответ: «Ну, ну, мычи дальше, все равно я ничего не понимаю».

А я давно чувствовала, что красавчик Рустам меня хочет. Алчет. Вожделеет. Со страшной силой. В подтверждение маминых прогнозов, что восточные джигиты таких пышечек любят. Я даже думала: как только случай представится, он на меня, подлец, набросится. Поэтому и искусала его, гада, чтобы отомстить, заранее. Думала: вдруг потом и возможности-то не будет? Так что все по-своему логично получилось. Что, чепуху несу, ты считаешь? Ну, может, и чепуху. Но я уже тогда не совсем адекватна была. А что, ты, что ли, ясность ума в той ситуации сохранила бы? Вот то-то же…

Ну, в общем, раздел он меня, трусы стащил до щиколоток.

Потом вдруг фонарик какой-то зажег. Но я-то только тени видела, в подушку лицом будучи воткнута. С челюстью, зажатой узлом веревки. А он меня не спеша разглядывает. Ну, то есть ягодицы, ноги, часть спины. А что, говорят, есть мужики, которым только это и надо — вид сзади.

Тут он вдруг взял и до пяток моих дотронулся. Потом присел на кровать. Говорит:

— Н-да… и что же мы видим… Ну… Ничего, ничего. Внушает. Особенно пяточки мне понравились. Очаровательные такие.

Я лежу в напряжении диком, ягодицы сомкнула как можно плотнее. И мычу: «Ы ыаиу ыя уам. Ы оол». Что это значило? Значило: «Я ненавижу тебя, Рустам, ты козел».

Но он все равно ничего не понял. Говорит: «Напрасно стараешься. Я этого языка не знаю. Если бы по-английски — еще куда ни шло… А на этом — ыыном твоем — я ни гугу». И смеется, подлец. Я еще хотела его спросить, как ухо-то? Много ли обезболивающих глотать приходится и не вредно ли это для твоего драгоценного здоровья? Но не стала. Все равно не поймет ведь, дудак.

А он тут руку мне на ягодицы положил — меня сразу затрясло даже. От ужаса. Но он ничего никуда засовывать не стал. А принялся тихонечко гладить. Гладит, нежно так, ласково. Гладит и приговаривает: «Вот это попка! Всем попкам попка!» Рука у него теплая-теплая, даже горячая. «Да расслабься ты», — говорит. И вдруг я стала успокаиваться. Вопреки всякой логике и смыслу — ведь знала его манеру уже достаточно, чтобы нисколько не обольщаться, не верить ни голосу медовому, ни прикосновениям нежным. Наоборот, когда он ласков — это плохо, признак особой опасности.

Умом-то я это понимала, но ничего поделать не могла: после пережитого ужаса организм вдруг раскис, расслабился. Плевать ему было, организму-то, на доводы разума. Он больше не мог в напряжении жить. Адреналин, наверно, кончился… И я точно поплыла куда-то далеко-далеко. Мышцы мои разжались, и он, гад, до ануса добрался. Там, ясное дело, масса нервных окончаний. И его нежные прикосновения стали вдруг меня пробирать — просто до мозга костей. В жар меня бросило. Стыдно мне, противно, но ничего поделать не могу. Только вопить пыталась: «О-о-от, о-о-от, о ы эаэ!» То есть пытаюсь сказать: «Сволочь, сволочь, что ты делаешь!» Но он все равно ничего не понимает. И знай гладит-массирует меня. Там. Потом вдруг остановился. Говорит: «Что это с тобой, мать? Никак возбудилась? Неужели нравится?» Я пытаюсь головой помотать в знак отрицания, кричу: «Э, э, э-а-э-а! Ы ыэо!» — в смысле: «Нет, нет, не нравится! Ты — идиот!» Но он только смеется. Постепенно я опять как будто успокоилась, и он тоже. Помолчал, потом говорит другим каким-то тоном, злым довольно:

— Пора к делу. Тебя, Сашенька, папочка с мамочкой как в детстве наказывали? Ремнем пороли?

Ну, я на такой вопрос отвечать и не пыталась.

А Рустам говорит:

— Без слов вижу, что нет. По выражению затылка и обнаженных поверхностей. Неужели ни разу даже не выпороли? Ох, это они напра-асно. Древняя мудрость: кто жалеет розгу, тот портит дитя. И вот посмотри, что в результате выросло? Тьфу! Ну, ничего, пусть с опозданием, но узнаешь сейчас, что такое крепкая мужская порка.

Я лежала и не то чтобы очень боялась. После только что пережитого, после ожидания садистских пыток и мучительной смерти с порванными кишками, перспектива какой-то там, видите ли, порки, уже не пугала. Поду-умаешь! Мне, конечно, пробовать действительно не приходилось, родители были категорически против телесных наказаний и унижения девичьего достоинства, но, если веками этому делу детей подвергают и те как-то это переживают, значит, не может быть это так уж страшно. Вот тебя, Нинка, ведь, кажется, одно время очень даже часто мамаша порола? Ты мне еще жаловалась и синяки на попе показывала. И ничего. Потом ты с мамочкой даже душа в душу жила, хотя мне она никогда, честно говоря, не нравилась… Но это я отвлеклась. Так вот, лежала я и думала, что можно, значит, эту процедуру вытерпеть. Ну, садишься же ты в зубоврачебное кресло. И улыбаешься дантисту, хоть и через силу. Я бы и Рустаму улыбнулась, если бы он меня развязал на минутку. Улыбнулась бы и тут же… Да, правильно ты угадала, откусила бы ему что-нибудь. Но развязывать меня в его намерения явно не входило. Ничего, думаю, раз пороть собрался, значит, не убьет. И вряд ли даже изнасилует. Хотя с этим еще до конца неизвестно. Не распалится ли от экзекуции, а то, я слышала, некоторых мужиков это дело сильно возбуждает. Но все же маловероятно. Скорее всего, такого компромисса достиг со своими боссами, старейшинами хреновыми, или кто они там… Раз убить пока нельзя, так дозвольте хоть выдрать ее как следует… Нельзя же, чтобы такое хулиганство бабе с рук просто так сходило. Потом он подтвердил, что именно так все и было. Я все правильно угадала.