Меня зовут Джейн - Анна Васильевна Дубчак
– Щекин. Андрей Щекин. Легко запоминается.
– И что случилось с Ниной? Она что, покончила с собой?
– Нет-нет! Она была как раз очень жизнелюбивым существом. Она развелась и решила переехать в Москву или Питер, она тогда еще сама не выбрала, потому что ей нравились оба этих города. Ей от родителей осталось неплохое наследство, она продала квартиры, что-то еще и вот как раз собиралась уехать, как вдруг пропала. Она сначала перестала отвечать на мои письма и звонки. А потом мне позвонил один человек, представился ее бывшим начальником, Шароновым Михаилом Яковлевичем. Вот он-то как раз и рассказал мне о том, что Нину нашли. Ее сбила машина. Она погибла, и ее труп, я так поняла, куда-то спрятали, кажется, так. Этот Шаронов и похоронил ее. А еще он спросил меня, не знаю ли я, есть ли у Нины наследники, родственники. Я и сказала, что, кажется, в Новосибирске живут родственники матери Нины.
– Ну, что ж. Могу только поздравить всех нас, что мы теперь хотя бы знаем, каким образом ты оказалась в Татищеве, – сказала Лиза. – А то я уже себе голову сломала, думая над этим. Вероятно, когда ты пришла в себя после нападения, у тебя оставались какие-то мелкие деньги, и ты отправилась на вокзал, причем именно на Павелецкий вокзал, чтобы добраться до своей подруги. В тот момент у тебя произошло помутнение рассудка, и ты забыла, что Нина мертва.
Я вздрогнула. Так неприятно было услышать эти слова. Мертва. Самое слово отдает мертвечиной. А Нина была всегда такой свежей, румяной, живой-преживой.
– Да, вероятно, так оно и было. Странно, что я не вспомнила этого в тот момент, когда утром, проснувшись в поезде, услышала название станции. В голове почему-то не щелкнуло.
– Зато теперь понятно, почему ты осталась на станции. Даже если бы ты и поняла, что приехала как бы к Нине (забыв о том, что ее нет в живых), то ты же никогда не была у нее раньше?
– Конечно, нет!
– Поэтому и не знала, куда пойти и к кому обратиться. К тому же ты тогда была совсем больна и не отдавала себе отчета в своих действиях. И это чудо, что у тебя все же сохранилась память и ты знала свое имя и откуда ты родом. Это большое счастье, учитывая сложившиеся обстоятельства.
– Да я понимаю…
– Джейн, еще немного осталось. Потерпи. Я вижу, что тебе стало намного лучше. Анализы у тебя хорошие, Виктор Сергеевич сказал. Сканирование показало, что ничего серьезного у тебя тоже нет. Думаю, тебя просто оглушили, чтобы отнять кошелек, к примеру. Хотя… Седов сказал, что твоя сумка с деньгами… Да, он так и сказал: с деньгами и пластиковыми картами в гостинице. Значит, тебя ограбили, когда при тебе не было кошелька, и сняли с тебя, предположим, какие-то драгоценности. Ты же помнишь, что на тебе было надето?
– Честно говоря, нет, не помню. Но я постоянно носила перстень с брильянтом, ожерелье с изумрудами. Но его не должно было быть видно под свитером. И вообще, где моя одежда? И где меня все это время держали? Ведь прошел почти месяц с тех пор, как я приземлилась в Москве.
– Ты сказала, что с месячными все в порядке, значит, ты не беременна. Да и инфекции никакой нет, травм тоже. Думаю, что и в этом плане никто на тебя не посягал. Просто какие-то отморозки продержали тебя где-то, чтобы попытаться выяснить, где твои деньги, но, видимо, так сильно ударили по голове, что ты все забыла, вот они и отпустили тебя. Давай не будем уже все это ворошить. Главное, ты здорова, скоро получишь свои вещи, документы, сможешь расплатиться за гостиницу, уладить все дела, купить билет на самолет и вернуться домой. А мы тебя проводим.
– Хотела бы сказать, что доберусь сама, – сказала я, – но после всего, что со мной произошло, я уже не доверяю сама себе. Думаю, так будет правильнее, если кто-нибудь из вас меня проводит. Думаю, это могут сделать Глафира или Валентина. Чтобы не отвлекать вас от работы. Я передам им деньги для вас, когда у меня на руках появятся мои карты.
– Ты нам ничего не должна. Считай, что мы просто помогли тебе по-дружески. Представь себе, что в твоем доме оказалась бы одна из нас вот в таком же ужасном состоянии, неужели ты бы не оказала помощь, не проявила гостеприимство?
Не хотелось разочаровывать Лизу, но, скорее всего, я никогда не впустила бы в дом постороннего человека, пусть даже это будет и русская девушка. Этому меня учил дядя Мэтью. Быть может, поэтому я практически никогда не вляпывалась во всякого рода авантюры и неприятности. Да у меня, кроме Нины, к которой я была очень привязана и находила, что мы с ней – родственные души, не было друзей. Но кто знает, как сложились бы наши отношения, если бы Нине пришлось жить в одном доме со мной? Атак… Она снимала небольшую квартиру в Кембридже, была независима, никогда не попадала в неприятные или двусмысленные ситуации, для выхода из которых ей могла бы понадобиться моя помощь, никогда не одалживала у меня денег, ничего не просила. Если представить себе, что она бы, к примеру, заболела, то я, конечно же, приехала навестить ее, купила бы ей лекарств, предложила, быть может, денег. Но этого, к счастью, ни разу не случилось. В те редкие минуты, когда у нас не было занятий, мы пили чай с яблочным пирогом в кондитерской неподалеку от учебного корпуса, подолгу гуляли, разговаривали. Нина много рассказывала о России, и мы постоянно сравнивали англичан и русских. Получалось, что в России у людей очень много проблем и жизнь там нестабильна. Сейчас-то я понимаю, насколько я была далека от этих разговоров и как же легко относилась к тем серьезным вещам, о которых мне рассказывала моя русская подруга. У меня было стойкое чувство, что проблемы могут коснуться кого угодно, только не меня. Ведь меня воспитывал дядя Мэтью, а он практически никогда не ошибался. И если бы существовал способ прожить двести лет, он прожил бы все двести, и ни дня меньше. Он очень любил жизнь.
Гостеприимство. Лиза сказала, что я проявила бы гостеприимство. Вот сейчас, когда я познакомилась с ней и Глафирой поближе, я непременно оказала бы им самый лучший прием в своем доме. Выделила бы отдельные спальни, готовила бы вкусную еду, покупала бы подарки. И мне бы хотелось сделать им что-то приятное
