Письма проклятой - Мария Ксавьер
Особенно мне нравились кувшинки, но в оранжерее их не было. Они росли только в пруду не далеко от нашего родового поместья. Они казались мне самыми волшебными, потому что росли только в воде.
Нелли начинает стонать во сне и что-то бормочет себе под нос. Я не могу разобрать, что именно. Я пытаюсь раскрыть слипшиеся глаза, но у меня не получается. Но хочу ли я? Нет. Совсем не хочу. Не открывать бы их вообще! Стать слепой, чтобы не видеть всего этого.
Мое детство. Я, моя сестра-близнец, такая же, как и я. Мое искаженное отражение. Мое зеркало. Я смотрела на ее, и видела в ее голубых глазах себя.
Я помню своих родителей, но не могу припомнить их лиц. Каждый день я пытаюсь воскресить их в памяти, но все четно. Это место убило все.
Мои родители, любимые, самые дорогие для меня люди, те, что будут любить тебя, даже если ты сделаешь что-то им неугодное, что-то ужасное.
Маргарет и Уильям Харт, так звали мою мать и отца. Они были добропорядочными людьми, чтили законы и почитали нашего короля.
Держась за руки, мы бродили по полям. Моя матушка говорила, что я была непослушным ребенком, которая быстро находила неприятности, даже там, где их не было и в помине. Моя сестра же наоборот, искаженное отражение, тихая, омут ее глаз не выражал обеспокоенности, озабоченности этим миром и его красотой, его необъятным величием. Она была спокойной, себе на уме.
Когда приходило время завтрака, матушка распоряжалась, чтобы нам с сестрой наливали свежего молока. Я так любила его! Еще одно воспоминание, что сохранилось в моей памяти, согревающие мои мысли, воспоминания о теплом молоке, таком вкусном, белом как облака.
Но было и то, что омрачало эти дивные воспоминания. Сильвия — моя сестра-близнец. При виде молока она морщилась, будто ее заставляли пить морскую воду. Я смотрела на нее, и совершенно не понимала, почему оно ей так не нравится.
Только потом при очередной ссоре с сестрой я все поняла. Сильвия и по сей день помнит ту историю, что случилась с нами на пятом году жизни.
Наша матушка держала в доме молочницу, и у нас часто пахло молоком и сливками. Молочница готовила сыр, творог, а мы с Сильвией находились рядом, пока родители были заняты. Иногда она давала нам пробовать ее изделия на вкус и рассказывала о премудростях приготовления сыра.
Я помню, когда все изменилось, помню, как Сильвия переменилась.
Был полдень. Молочнице пришлось отлучиться по своим делам, и она была вынуждена оставить нас одних. На деревянном столе стояла миска с молоком, а льняные тряпочки для творога мирно лежали рядом.
— Вивиан, ты уверена, что мы можем трогать все это? — Хлопая глазами, спросила Сильвия.
— Да, ладно тебе! Смотри, в миске свежее молоко, так хочется. — Я облизнула губки, так сильно мне хотелось отпить из миски.
Стол был высоким, а мы с сестрой такие низенькие, что еле доставали руками до столешницы. Я взяла стул, встала на него, но не смогла удержаться на ногах из-за скользких подошв туфель, и опрокинула миску с молоком на стоящую рядом сестру. Сильвия завопила и начала махать руками. Ее сиреневое платье сделалось мокрым, она морщилась, и издавала странные звуки, будто ее сейчас стошнит.
В кухню в ту же минуту вошла молочница. Ее глаза округлились, а рот приоткрылся. Мы с сестрой встали по стойке смирно.
— Что тут произошло? — Сказала молочница, бросив взгляд на миску, что валялась рядом с ногами Сильвии.
— Простите нас. — Сказала я, и ощутила на себе презрительный взгляд сестры.
— Господи, Сильвия, ну ты и неряха, вон посмотри на Вивиан, какая она чистая и аккуратная! И почему миска на полу? Ох, девочки, из-за вас мне все придется начинать сначала.
— Но, это не я. — Еле слышно сказала Сильвия. Но всем уже было все равно.
— Все, ничего не хочу слушать. Ступайте.
С тех самых пор, Сильвия и слышать ничего не хотела об этой молочнице. Она обходила стороной все, что касалось молока.
А я совсем уже забыла вкус настоящей еды, забыла запах свежего хрустящего хлеба, мяса и свежих овощей. Здесь еда совсем с другим вкусом. Точнее его не было и вовсе.
Опять болит голова, мысли путаются, но я должна писать дальше, чтобы не упустить ни одной детали моего прошлого, ни одну крупицу воспоминаний. Как же хочется кричать от отчаяния. Но я должна рассказать тебе мою историю до конца.
Моя сестра была так скучна, как лист серого пергамента без единого рисунка или надписи. Да, мы одинаковые. Но я никак не могла заглянуть в голову моей сестры, и узнать, что там таится.
Она могла сидеть часами и плести венки из полевых цветов, себе на уме, размышляя о чем-то неведомом. Мы кажемся одинаковыми, но там, внутри, мы разные как свет солнца и порывы холодного ветра.
Ее маленькие костлявые пальцы без труда справлялись с работой по дому. Она часто помогала матушке, часами молчала и читала книжки. Скучное искаженное отражение. Сначала я звала ее веселиться со мной, но потом перестала. Сильвия, бедная моя сестра, в ней с самого начала не было ничего, что могло бы трогать сердца.
Как весело проходило наше детство. Легкое и беззаботное, однако, беззаботным оно было лишь у меня.
Я помню, как бегала за бабочками в пустоши, где росло огромное дерево. Одинокая липа. Я воображала себя путешественницей и мореплавателем. Представляла, что плыву по океану на огромном судне, с бравым капитаном. Плыву туда, где солнце соединяется с горизонтом.
Лежа на мягкой траве, я закрывала глаза и представляла, что нахожусь в неизведанном мне месте, в той стране, что за океаном. Представляла себя хозяйкой большого поместья, и что в моем подчинении множество слуг, которые очень любят меня за мой веселый нрав.
Сейчас мое лицо перестало выражать беззаботность. Я забыла, как мечтать. Мой голос потерял тот задор и звонкость, которые наполняли его в моем далеком детстве. Хотелось бы мне вернуться обратно. Куда обратно? Некуда. Матушка уж давно гробу, и ее тело разлагается в сырой земле, а мой папа, я помню его лучезарную улыбку, от которой матушка была без ума. Помню теплый взгляд его зеленых глаз. Как нежно и трепетно он гладил меня по голове, когда я
