Ольга Арнольд - Агнесса среди волков

Уже схватив сумочку, я остановилась перед зеркалом в передней, чтобы бросить на себя последний взгляд перед тем, как выйти на улицу. Из глубин слегка замутненного стекла на меня смотрела молодая женщина с ямочкой на левой щеке, и эта женщина мне понравилась. Серые глаза, в которых отражались жакет и блузка цвета морской волны, приобрели зеленоватый оттенок (когда я ношу синее, они кажутся голубыми). Волосы собраны на затылке в узел, наверняка это немодно, но зато подчеркивает плавный изгиб шеи и гордую посадку головы. Грим почти незаметен, но главное, почти неразличимы подушечки под глазами — они совсем недавно стали появляться по утрам, и я прихожу от них в ужас, чувствуя, что старею.

Но сегодня кожа под глазами казалась если не детской, то вполне гладкой и молодой, и, напевая, я набросила на себя плащ и выскочила на лестничную площадку. Заперев дверь на оба замка, я вприпрыжку, несмотря на высокие каблуки, бросилась вниз по лестнице, не дожидаясь лифта, — столько я чувствовала в себе энергии и сил!

Но мое настроение, увы, долго не продержалось. Забравшись в потрепанный, старый «москвичок», стоявший в углу двора, я с грустью убедилась, что он не заводится. Это машина моего брата — он дал мне на нее доверенность, когда дела его пошли в гору, а сам он пересел на «вольво» предпоследней модели. «Москвичку» уже тринадцать лет, и что еще можно от него ожидать… Кляня все на свете, я выбралась наружу, от злости сильно хлопнув дверцей, и с гордым видом направилась к метро.

Я коренная москвичка и больше всего в своем родном городе люблю Замоскворечье. Офис фирмы моего брата расположен в старинном купеческом особняке на Большой Ордынке. Именно мимо этого дома проезжали «такси с больными седоками», как вечерами тут когда-то пели под гитару молодые, но уже бородатые младшие научные сотрудники. Я всей душой привязана к этому дому, я люблю его закоулки и темные закутки, его деревянные лестницы со скрипучими ступеньками, его комнаты абсолютно неправильной формы, со сглаженными углами. Снаружи он выгладит как обычное трехэтажное здание, но изнутри кажется запутанным лабиринтом, темный подвал его незаметно переходит в низкий первый этаж, а находится ли контора фирмы «Компик», которую возглавляет Юрий, на втором этаже или на третьем, мне даже сейчас трудно сказать.

Так случилось, что когда-то, много лет назад, еще до перестройки, при «перестройке и ускорении», я тут работала. Сейчас, когда входишь в поросший заброшенным кустарником дворик, идешь к парадному подъезду и открываешь широкие двустворчатые двери, уже отреставрированные, перед тобой открывается великолепная белокаменная лестница на второй этаж. Раньше эта лестница была тоже каменной, но ступеньки ее так стерлись от времени, что сотрудники НИИ, который здесь тогда располагался, то и дело с них падали и калечили себе ноги. По счастью, парадная лестница — это единственное, что «Компик» и еще несколько поселившихся здесь фирм успели заменить. Конечно, в особняке идет ремонт, но как-то лениво, и о нем свидетельствует в основном пара работяг с ведром и лестницей в руках, внезапно появляющаяся ниоткуда и исчезающая в никуда как привидения. Но черные лестницы, два запасных выхода, откуда рукой подать до боковых флигелей — в них когда-то жила дворня, люки в полу первого этажа, откуда деревянные сходни-трапы, как на корабле, ведут в глубокие подвальные помещения, полные крыс, сохранились. Кстати, крысы здесь тоже особенные — не только серые, но и белые с розовыми хвостами, белые с черными хвостами и даже чепрачные — потомки сбежавших обитателей вивария, который располагался в одном из флигелей в те времена, когда эти помещения занимал Научно-исследовательский институт экстремальной психологии человека и животных.

Институт не выжил в новых условиях, которые оказались для него чрезмерно экстремальными. Сначала он начал сдавать свои помещения различным фирмам и СП, потом распался на составные части, некоторые отделы тихо вымерли, а часть сотрудников вместе с оборудованием нашла себе другую крышу и переехала куда-то на окраину, в громадное здание из стекла и бетона. Остались фирмы, которые так же энергично начали делить полуприватизированный особняк, как когда-то враждовавшие между собой «человечьи» и «животные» отделы. Впрочем, то, что происходит на Большой Ордынке сейчас, касается моего брата, а не меня. Я устала от этих войн мышей и лягушек, хватит того, что я присутствовала здесь, когда врачи, психологи, физиологи и чистые биологи воевали за комнаты и переделанные в экспериментальные камеры туалеты с такой страстностью, какую никогда не вкладывали в свою работу.

Я тогда работала здесь сначала секретарем директора, потом — лаборанткой. Это было не самое лучшее время моей жизни, я только что рассталась с мужем и на некоторое время замкнулась в себе. На работу ходила как автомат. Собственно говоря, я служила здесь только потому, что для института (я училась тогда на вечернем отделении психфака) требовалась справка о работе по специальности, к тому же той малости, что мне платили, хватало на то, чтобы не умереть с голоду и даже изредка покупать себе колготки.

Больше всего я любила проводить здесь зимние вечера, когда сумерки наступали еще днем и приятная полумгла окутывала все дальние закутки. Я не боюсь темноты, с детства воспринимаю мрак как защиту от злых людей и недобрых духов. Научные сотрудники уходили домой рано, и мне казалось, что весь особняк, со всеми его темными комнатами, зигзагообразными переходами, которые язык не поворачивался назвать коридорами, и узкими скрипучими лестницами, ведущими то ли на третий этаж, то ли на чердак, принадлежит мне и я здесь одна. Конечно, это было не так — в здании оставались дежурные, в звукоизолированных камерах на первом этаже какие-нибудь отчаянные экспериментаторы продолжали свои опыты, но мне это не мешало. Собственно говоря, я оставалась для того, чтобы не болтаться на улице до начала лекций на Моховой и позаниматься — спешить мне было некуда, но на самом деле меня манил таинственный полумрак, и я бродила по пустынным этажам, переходя из одного холла в другую проходную комнату, поднималась и спускалась по рассохшимся лестницам, представляя себе, что я — дочь большого семейства, когда-то обитавшего здесь, и выдумывая биографии привидевшихся мне людей, которые порой казались более реальными, чем окружавшие живые современники.

Теперь забор починили и покрасили в ярко-зеленый цвет, фасад подновили, но душа дома осталась, и я по-прежнему его люблю. Собственно говоря, я могла бы здесь проводить все рабочее время каждый божий день, и тогда не пришлось бы думать о деньгах, но на это я никогда не соглашусь — слишком мне дорога с таким трудом завоеванная свобода.