Ингрид Юхансен - Фьорды. Ледяное сердце
– Ты поедешь, Лени?
– Что я не видела в Осло?
Действительно – что? Я перевернулась на другой бок, но долго наслаждаться утренним сном мне не пришлось – завыла сирена. Опять долбаные учения! На этот раз решили дрессировать неполную команду на чрезвычайный случай. Я без всякого энтузиазма оделась, запихнула бутылку на случай проверки в недра багажа, напялила спасательный жилет, понуро поплелась к шлюпкам.Погода тоже обиженно хмурилась, солнце затаилось за серым облачным массивом. Ветер трепал отвязавшиеся углы брезента и концы канатов. Придется подвязывать. Скоро пойдет дождь, все это намокнет, отяжелеет, и будет только хуже.
Впрочем, чего хорошего мне ждать от Осло?
Ненавижу этот город! Все мои беды начались, когда я переехала в застуженную ветром столицу. Любой житель Хордаланна [22] только плечами пожмет при упоминании официальной столицы, именно потому что Осло похоже на Берген не больше, чем гипермаркет IKEA на уютную антикварную лавочку.
Когда смотришь на Осло с моря, здания выглядят, как разноцветные коробки, рассыпанные без всякого смысла. Отель «Рэдиссон» торчит выше всех, блестит стеклянными стенами, как зуб черной ведьмы, который она швырнула на берег фьорда, бормоча проклятия. Теперь ее злая сила мешает снегу, едва-едва пробившейся изумрудной зелени и синей воде соединиться в своей первозданной прелести. Цивилизаторские потуги человека день за днем уродуют его родительницу – Землю. В Норвегии это чувствуешь острее всего: здесь Северный полюс дышит в затылок, языки ледников тянутся к жилым массивам, напоминая, как легко мироздание может избавиться от паразитирующей биомассы по имени «человек». Но люди раз за разом игнорируют предупреждение, они предпочитают прожигать жизнь в круизах и таскаться по экскурсиям.
С такими горькими мыслями я бродила по палубе, дожидаясь конца учений, пока с моря не взвыли истерическим звуком полицейские сирены. Повинуясь этому зову, я помчалась на противоположный борт, там уже толпилось полно народу – на разных языках гомонили, что кто-то свалился за борт и утоп. На патрульный катер спускали лестницу, один из капитанских помощников и герр Хольмсен спустились и стали браниться с полицейскими. Какой в этом смысл, если ничего не изменить?
Девушка была мертвой, и уже не важно, кто застегнет над ней серебристый мешок для покойников. На палубу упали первые дождевые капли, я убежала к себе – не люблю плакать на людях.Сижу на койке прямо в куртке и ботинках и хлебаю виски. Я не была знакома с этой девушкой, я видела ее всего один раз – в лифте – и запомнила только из-за алой полоски на коже, исчезавшей под воротником.
Должна я кому-то рассказать? Нет.
Наверняка будет вскрытие, ее бросят на холодный прозекторский стол, рассекут, выпотрошат, взвесят печень и легкие, как в мясном ряду. Станут долго изучать препараты кожи под микроскопом. Вся ее куцая, несчастливая жизнь будет видна на срезах.
Что я смогу добавить к этой летописи? Ничего.
Я просидела еще какое-то время, даже задремала, ощущая в голове приятную туманность. Разбудил меня шум, донесшийся из внешнего мира. Даже не стук в дверь, а так – слабое царапанье. Все равно пришлось встать и открыть. На пороге стояла заплаканная девушка-стюард по имени Криста, она была уже в куртке, с наспех собранной сумкой, свободной рукой протянула мне листок бумаги:
– Вот.
– Что это?
– Мое заявление, я ухожу. Из начальства никого не нашла, а бросать в комнате будет совсем не хорошо. Отдайте кому-нибудь, пожалуйста, миссис Ольсен.
– Криста, ты не можешь уйти сейчас, мы посреди моря! Кругом вода!
– Сяду на катер, когда с экскурсии вернутся гости, и поеду в Осло. Ни минуты здесь больше не останусь! – Она тихонько всхлипнула. – Это я виновата, миссис Ольсен, что Марика утопла. Только я…
– Почему вдруг? Что случилось?
– Меня поставили дежурить на ночь в гостевой этаж, где собирались устраивать гулянку… гости из люксов. Так мне совсем не хотелось там появляться… ну, мне посоветовали… помогли. Вобщем, я подменилась с Марикой, она сама просила. Мы уже раньше менялись. Ей очень хорошо тогда заплатили, она так говорила. Никто ничего не заметил. Ночью никто не проверяет. Да, мы все так думали. Видите, что вышло, лгать – большой грех…
Девушка повернулась и пошла по коридору, вытирая слезы ладошкой, я бежала за нею до самой палубы, пытаясь вразумить:
– Это несчастный случай. Причем здесь ваша работа, Криста? Конечно, ты виновата, что подменилась самовольно, лишат тебя за это премии – подумаешь, большое дело. Если ты сейчас уйдешь, потеряешь все деньги, из Норвегии тебя быстро депортируют домой – у тебя транзитная виза. Успокойся! Останься!
– Нет, миссис Ольсен, я не останусь. Они страшные люди! Лучше быть нищей, чем убийцей! – Она побежала к трапу на катер, расталкивая гостей, я не смогла за нею угнаться – навстречу мне спешили возбужденные пассажиры.
Среди них выделялась мадам Дюваль: в темно-серой клетчатой накидке и шляпе с высокой тульей, на нереально высоких каблуках она выглядела как реклама круизной коллекции модного дома, а не как живой человек, вернувшийся с городской прогулки. Вместо сумочки она держала в руках айпад, которым запечатлевала окружающую действительность, пока ее спутник держал зонт, так чтобы ни одна капля влаги не свалилась на шляпу мадам. Он действительно высокий, темноволосый и спортивный, больше похожий на охранника или стриптизера из первоклассного клуба, чем на фаната дамских романов. Я вообще не представляю, как должен выглядеть мужик, который зачитывается такими книгами.
Мадам Дюваль убрала свой гаджет, затем окинула меня взглядом: от взъерошенных светлых волос до небрежно зашнурованных ботинок. Посмотрела так, словно знала. Знала, что я была там, что я видела, что я чувствовала. Знала про меня что-то такое, в чем я боюсь себе признаться…Однажды я провела ночь с девушкой.
Так вышло. Я только поступила в университет, и мы поехали кататься на яхте студенческой компанией, слишком большой, шумной и неумелой, часть снаряжения свалилась в воду и промокла, мне пришлось ночевать в одном спальном мешке с другой, едва знакомой, девушкой. У нее тоже была бледная кожа. Но не такая, как моя, здоровая и белая, как снятое молоко – другая, блеклая, болезненная, физически не способная краснеть, испещренная татуировками. Еще мочки ушей у нее были растянуты тоннелями. Ноздри и бровь украшали серебристые колечки, а через отверстие в пупке был продет маленький колокольчик. Если она поворачивалась, колокольчик позвякивал тоненько и призывно, а когда девушка шевелилась, я чувствовала кольца, продетые в соски. От моей кожи их отделяло две майки, но все равно ощущение от близости с чужим телом, прошитым сталью, тепла и дыхания, вынужденных объятий, смутных намеков на продолжение, было настолько острым и волнующим, что я никогда не решилась повторить этот опыт. Да, я была архаичной девушкой. Считай, пять лет своей отроческой жизни прозябала в забытом Богом рыбацком поселке, где нравы мало изменились со времен старика Лавранса и его дочери [23] . Когда я перебралась в Берген, мой личный горизонт всей своей живописной монументальностью заслонил Олаф, но мое тело до сих пор помнит ту давнюю ночь.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
