Ингрид Юхансен - Фьорды. Ледяное сердце

Мне снилась ночь и снегопад. Рыхлые весенние снежинки пикировали вниз и таяли у самой земли, соединялись в серые водяные потоки. Вода заливала все кругом, превращала мир в бескрайнюю вязкую лужу. Кто-то копошился в этом болоте, стонал, пытаясь выбраться. Это был мой маленький сыночек! Он всхлипывал, лупил по жидкой грязи ручонками. Шапка с него свалилась, рукавицы выпачкались, курточка пропиталась брызгами грязи, но трясина не отпускала его, засасывала его все глубже и глубже.

Я попыталась схватить Малыша за руку, но в кулаке осталась только пустая рукавичка, я посмотрела на нее и закричала так, что проснулась от собственного вопля. Подскочила на кровати, стукнулась лбом о полку, не сразу сообразила, где я и что происходит, а когда отдышалась, напялила что под руку попало, выбежала из каюты и сразу же набрала номер тетушки.

Не сказать, что она обрадовалась звонку в третьем часу ночи, но, поворчав, поднесла трубку к Малышу. Я убедилась, что он жив, здоров и мирно сопит во сне.

Руки у меня продолжали трястись так, что я сломала два ногтя, пока открыла бутылку с водой. Пошарила в сумочке в поисках лекарства: самое незаменимое средство от стресса для меня – стограммовая плитка черного шоколада. Но сегодня не нашлось даже маленького кусочка, даже какой-никакой конфетки. Я ощупью отыскала свою идентификационную карточку, чтобы рассчитаться в кафетерии, но вспомнила, что он закрыт. Придется брать кошелек и подниматься в гостевой бар – за наличные коллеге всегда продадут что-нибудь вкусное, а вероятность, что начальство застукает меня среди ночи, невелика, в крайности, скажу, что это покупка для гостей.

Ночью на лайнере все иначе, чем днем. Освещение в служебных помещениях работает вполнакала, даже казино уже закрыли, кругом тихо, как перед грозой. Я буквально шарахнулась от собственного отражения в темной витрине. Это же надо быть такой идиоткой – выскочить в гостевой сектор с растрепанными волосами, без формы, в свитере и каких-то штанах. Хотя какая разница? Так или иначе, я нарушаю должностную инструкцию и заведенный порядок – значит, терять мне нечего. Я бреду дальше сквозь темень и одиночество, пока меня не настигает расплата.

Прямо мне под ноги выплеснулась полоска света:

– Мэм, простите? У вас все в порядке? – спросили на английском. Из помещения службы безопасности на гостевом этаже выглянул охранник в форменном костюме; я прищурилась, чтобы разглядеть его.

Хоть одна удача за день! С этим парнем, по имени Миша, мы немного знакомы, у него сынишка почти одного возраста с Малышом, я однажды помогала ему выбирать игрушки и одежду малому. Считается, что он израильтянин, но на самом деле, считай, всю жизнь прожил в России, там все рано женятся, и дети к двадцати двум годам заводятся не только у пакистанских эмигрантов или таких социально безответственных персон, как мы с Олафом. Еще в России ко всяким инструкциям и правилам относятся очень гибко, проще говоря – плевать хотели.

Поэтому я подошла поближе и приветственно махнула рукой:

– Привет, это я, Лени, иду в бар.

– О, Лени! Давай, заходи, – он впустил меня внутрь комнатки с мониторами и компьютером, где сидел еще один коротко стриженный парень. – Слушай, посиди здесь буквально пять минут, пока мы сходим перекурим? Тебя шеф точно ругать не будет, даже если поймает. – Ну вот, и этот туда же. Жизнь на судне однообразная до оскомы, и сплетни множатся на ровном месте. После моего вечернего визита длинные языки из службы безопасности наверняка назначили меня в подружки к своему шефу.

– Кого шеф поймает? Он спит давно, – ухмыльнулся стриженый, тоже русский.

– Ладно, посижу, только купите мне в баре шоколадку, я без формы…

– Не вопрос, купим. Какую тебе?

– Лучше всего «Тублерон».

Они ушли, я прикрыла дверь так, что осталась только узкая щелка, устроилась в кресле, как заправский охранник, развернулась к монитору и обомлела.

8

Несколько камер под разными углами показывали зал, в котором развлекалась компания со вкусом к жестоким утехам. Утверждать, что это именно мадам Дюваль с поклонниками, я не рискнула бы – все участники действа были кто в черных классических полумасках с прорезями для глаз, кто вообще в кожаных наголовниках – точно таких же, какие я нашла в багаже Андреса, – полностью скрывавших голову, со множеством хитрых застежек и дополнительной дырой для рта.

По всему помещению были живописно разбросаны полотнища из кожи, меха, алого и черного атласа. Свет отражался в зеркалах и полосах смятой серебристой бумаги, наверняка они восхитительно шуршат, если к ним прикоснуться. Живое пламя свечей вносило в эту мизансцену ноту древнего ужаса: подсвечником служил живой, настоящий человек в кожаном наголовнике, ошейнике и запястьях с острыми серебристыми шипами. Никакой другой одежды на нем не имелось, он стоял на четвереньках, свечи были расставлены прямо на голой спине, а расплавленный воск медленно стекал по коже…

Это был не единственный живой предмет мебели: другой гость вечеринки служил кофейным столиком – на его спине стоял тщательно сервированный поднос: полные чашки, бокалы, крошечные серебряные ложки, корзиночка с печеньем, молочник и еще какие-то предметы из серебристого металла. Хозяйка бала, госпожа-демоница в кожаном корсете, щелкала кнутом, дергала своего раба за цепь, продетую в кольцо на ошейнике, он осторожно перемещался, посуда раскачивалась, могла упасть и разбиться в любую секунду. Предвкушение звука разбитого стекла, криков и истязаний тревожно щекотало подушечки пальцев и разбудило мою «плохую сестренку».

Я попыталась изменить угол обзора камеры, чтобы высмотреть в этой безликой компании человека в сапогах для верховой езды. Это не более, чем мое предположение – если он там, то обязательно в сапогах, точной копии своей татуировки.

Вот они. Сапоги.

Их хозяина привязывали к высокому резному креслу, какими любят обставлять вампирские замки в классических фильмах ужасов студии «Хаммер». Татуировки не видно из-за кожаных нарукавников с кольцами, в которые тоже продевали шелковые шнуры. Я увеличила картинку насколько смогла. Рот, таившийся в кожаной прорези наголовника, притягивал взгляд, мелькнул кончик языка, опасный как змеиное жало, руки пристегивают к подлокотникам кресла строгими собачьими ошейниками. Еще я увидала его предплечье – вздувшиеся вены, напряженные мышцы и тонкие ниточки шрамов. Кровь пульсировала у меня в пальцах так, будто мечтала выплеснуться наружу и унести меня туда, чтобы я смогла прикоснуться к его шрамам, нежным, как кружево, ощутить их шероховатость, плотность, почувствовать их тепло, поцеловать…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});